Решившись на исповедь перед читателем, Вя­чеслав Спесивцев («Моей памяти поезд...». М., «Советская Россия», 1980) так и не ре­шился писать «от себя» — он подставил на свое ме­сто героя с прозрачным псевдонимом «Юрий Семе­нович». Это можно понять: в конце концов психо­логически не так-то просто выступать с «мемуарами» в 37 лет, хотя в эти 37 лет ты уже и вышел в гром­кие режиссеры и созданный тобой театр прогремел на всю столицу. Все так, однако у Спеснвцева были основания спрятаться за полувымышленного героя. Слишком много потаенно-душевного выплеснул он в эту первую свою книгу. От себя не все и скажешь. От имени Юрия Семеновича легче...
Но такой уход автора за кулисы опасен. Текст на­чинает восприниматься как беллетристический. А это значит, что швы и стыки, естественные и даже под­купающие в документальном повествовании, начина­ют резать глаз. Стихийная талантливость Вячеслава Спесивцева, сказавшаяся в его театральных поста­новках, каким-то краем выявляет себя и на письме: есть подлинность словесного жеста, есть интонаци­онная смелость, есть и искусность в «сцепке» кусков и глав. И все же смесь документа и беллетристики — дело рискованное. Ну, скажем, появляется в доку­ментальных мемуарах лицо с необычной фами­лией — вы на этом не фиксируетесь, но если в беллетристическом тексте появляется фа­милия Шницель, вы невольно ждете какого-то художественного сигнала... а его нет.

Михаил Ларионов

Кто-то из исследователей русского кубо-футуризма заметил, что почти все родо­начальники этого направления в поэзии и живописи авангарда были выходцами из низших, точнее — непривилегированных слоев общества. Крученых и Филонов — из крестьян, Маяковский — из мелкого чи­новного дворянства, братья Давид и Вла­димир Бурлюки, Каменский, Малевич из мещан. Только Хлебников и Наталья Гончарова принадлежали к родовитому дворянству. В мещанской семье в Тира­споле родился и муж Гончаровой — ху­дожник Михаил Федорович Ларионов (1881-1964).
В 1898—1910 годах Ларионов учился в Московском училище живописи, вая­ния и зодчества сначала у Левитана, затем у Серова и Коровина, которым, судя по всему, доставлял немало, хлопот, если не неприятностей. Как у Фило­нова и Малевича, в отличие, скажем, от Кандинского (называя крупнейших худож­ников авангарда), у Ларионова отсут­ствовал, так сказать, ген «ученичества». Это был настоящий выходец из низов, упрямый, недоверчивый, дерзкий и само­стоятельный, пуще всего, наверно, бояв­шийся быть обманутым и поэтому верив­ший только себе.
Правда, позднее, рецензируя выставку художников-футуристов «Ослиный хвост», лидером которых был Ларионов, поэт и критик Максимилиан Волошин подчеркнул, что какая-никакая, а школьная выучка у этих ниспровергателей все-таки была.

Доменико Гирландайо (1449—1494) — худож­ник Раннего Возрожде­ния, точнее — перехода от Раннего к Высокому, еще точнее — художник упадка кватро­ченто, как называется итальянский, осо­бенно флорентийский XV век.
«Флоренция была колыбелью кватро­ченто и его саркофагом»,— писал в «Об­разах Италии» историк искусства Павел Муратов (1911 год). И продолжал: «Кват­роченто выражает свое содержание в накопленных им вещественных образах.
У этой эпохи нет стремления к глубине, она может показаться бедной идея­ми и прозрениями. Данте (XIV век.— В. А.) увлекает наше воображение в подземные пропасти или уносит его к небесным сферам... его мысль всегда уходит от поверхности земли. Но кватро­ченто как раз больше всего любило землю... Содержание кватроченто исчер­пывается таким простым понятием, как жизнь в мире. Никогда человечество не было так беззаботно по отношению причины вещей и никогда оно не было так чутко к их явлениям. Мир дан человеку, и так как это — малый мир, то в нем драгоценно все, каждое движение нагого тела, каждый завиток виноград­ного листа, каждая жемчужина в уборе женщины. Для глаза флорентийского художника не было ничего малого и незна­чительного в зрелище жизни. Все состав­ляло для него предмет познания.

Этой книге можно бы дать подзаголовок: «Жизнь Сергея Образцова, описанная им са­мим». И главное, что поража­ет в этой жизни,— нерастор­жимое слияние с делом, кото­рому она посвящена. Человек делал всю жизнь именно то, к чему у него, как говорится, душа лежала. А известно, что самый мощный фактор воспи­тания и самовоспитания — делать именно то, к чему у тебя лежит душа, потому что из этого возникает любовь к своему делу, позволяющая преодолеть все его трудности.
Сергей Образцов не очень-то распространяется в своей книге о стремлениях своего детства и ранней юности. Просто они у него были, и именно этим объясняется тот путь, который он прошел в ис­кусстве, Просто эти стремле­ния составляли неотъемлемую часть его личности, так что сам он их, возможно, и не осознавал, но делал все. что­бы они осуществились, по­слушно делал, я бы сказал. Эта послушность, это подчи­нение своим, может быть, да­же неосознанным или полуо­сознанным стремлениям тоже абсолютно правильны: надо внимательно прислушиваться к себе, чтобы понять, какая именно «искра божья» есть в тебе и есть ли ока вообще, чтобы потом постепенно пре­вратить ее в пламя таланта. И если родители тут могут помочь, то пусть помогают, а если нет, то должны хотя бы не мешать.

Его красивый голос, мяг­кая манера исполнения заво­раживают. Его баллады вы­зывают чувства грусти и неж­ности... Хулио Иглесиас. Имя замечательного испанского певца любимо во всем мире. Интерес к нему не угасал четыре десятилетия. В 1989 году Иглесиас выступил с концертами в Москве, с тех пор и в нашей стране появи­лось у него множество по­клонников.
Кто же он, Хулио Иглеси­ас? Откуда и как пришел в мир Песни?
Сын известного мадрид­ского врача, Хулио готовил­ся к карьере юриста. Однако отказался от нее ради стра­сти к футболу. К тому вре­мени на спортивном небо­склоне уже зажглась его яр­кая звезда: начинающий вра­тарь мадридского «Реала» Хулио Иглесиас блестящей игрой покорял сердца тысяч испанских болельщиков.
И вдруг беда: в 19 лет он попадает в автомобильную катастрофу. Два месяца Ху­лио был парализован, два года лежал в больнице. Там впервые и начал петь — для мамы, отца, друзей. Так, ради шутки. И песни писать. Всем они нравились, но Ху­лио этому не очень-то верил, считая, что близкие просто его подбадривают.
Теперь в Испании любой концерт Иглесиаса собирает зрителей намного больше, чем самый престижный матч «Реала». Каждые 30 секунд какая-нибудь радиостанция мира транслирует одну из его записей. Последний контракт певца с фирмой звукозаписи Си-би-эс был подписан на 35 миллионов долларов.

Наше представление о художнике зачастую складывается лишь на основе его законченных и общедоступных полотен. За пределами внимания остаются десятки и сотни этюдов, набросков, эскизов, рисун­ков. А ведь этот материал — частичка души художника, какой-то момент его жиз­ни, творческой биографии. Даже любой не­законченный и невразумительный на пер­вый взгляд рисунок может подсказать что-то новое, - неожиданное. Тем более когда речь идет о фигуре такого масштаба, как Карл Брюллов.
Одним из первых он начал разрушать привычные каноны классициз­ма. Изменил бытовавшее в его время пред­ставление о задачах исторической живопи­си. Своим искусством портретиста прокла­дывал пути реализму...
Значительную часть жизни Брюллов провел вне России, главным образом в Италии. До сих пор обнаружена лишь небольшая часть его творческого насле­дия, оставшегося за рубежом. Неудиви­тельно, что целым событием стала переда­ча Третьяковской галерее трех неизвестных акварельных рисунков Брюллова, подаренных вдовой итальянского художни­ка, выходца из России, Георгия Шилтяна. Можно Напомнить, что рисунок работы Брюллова мечтал иметь сам Пушкин, но так и не сподобился.

Валентин Саввич Пикуль.
Писатель, чьи книги читают и почитают миллионы.
Писатель начал сотрудничать в «Авроре» еще в семидесятых го­дах, сразу по ее открытии, и был там до конца своих дней, ра­ботая над циклом миниатюр. Журнал во многом обязан ему выхо­дом к широчайшей и отзывчивой читательской аудитории. Обязан и благодарен.
Его первой и вечной любовью была Россия, а главной темой и ратным литературным полем — российская история.
Он бился на этом поле с теми, кто видел в народе лишь толпу, покорную вельможным интриганам и якобы неспособную к самосто­ятельному государственному творчеству.
Он выступал против тех, для кого великий народ и его великая земля была и остается средством для удовлетворения мелких и дур­ных собственнических интересов.
Он вытеснял своим талантом тех, кому недорога или непонятна душа русского народа, открытая всем другим нациям, отзывчивая на чужое горе, но и гневная, сокрушительно настроенная к очерни­телям этой души.