...Близится к закату короткий зим­ний день. Последние лучи заходяще­го солнца вызолотили вершины деревь­ев и гряды кучевых облаков, заставили искриться снег на тесовых крышах, при­чудливыми узорами расписали стену мо­гучей посадской башни. Почувствовав тепло приближающейся весны, не спе­шат расходиться по домам прохожие. Расписной красный возок боярина мед­ленно тащится по узкой улочке, остав­ляя глубокие колеи в рыхлом, ноздре­ватом снегу, изъеденном темными про­талинами. Отступив к тыну, поспешно стащил с головы шапку седой старик в порыжевшем армяке. Испуганно прижа­лась к плечу деда молоденькая дев­чушка в тулупчике...
Картина носит весьма условное назва­ние «Сцена из XVII столетия».
Это старая допетровская Русь. Песенно-сказочная, приправленная красочным вымыслом,— именно такой предстает она на полотнах самобытного русско­го художника И. С. Горюшкина - Сорокопудова [1873 - 1954].

Образ русской древности.
«Можно, не побывав в России, получить представление о стране и народе, слушая эту музыку»,— сказал о Второй симфонии Бородина немецкий дирижер Ф. Вейнгартнер. Такие высокие слова как нельзя более точно и справедливо определяют существо этой симфонии — произведения, единственного в своем роде, в своей национальной самобытности и мощи. Недаром она именуется «Богатырской» — с таким размахом, широтой, с такой необычайной для инструментальной музыки картинностью воссоздан в ней образ русской древности, русского национального характера.
У Второй симфонии нет вступления. Сразу, без подготовки раздается громогласный унисон смычковой группы, поддерживаемой медью. Эта тема подобна богатырскому боевому кличу. Что-то есть в ней бесконечно древнее, былинное — в массивных, тяжело раскачивающихся унисонных ходах, в долгих остановках на основном, гулком призывном тоне.
Как известно, Бородин не раз рассказывал друзьям (В. В. Стасову — в том числе) о замысле Богатырской, и потому мы знаем, что в первой части ее он хотел изобразить собрание русских богатырей.

В конце 1922 года в Петрограде, при показательной библиотеке детской литературы Педагогического института дошкольного образования, сложился кружок детских писателей. Его душой и организатором была фольклорист и библиограф Ольга Иеронимовна Капица, мать знаменитого физика П. Л. Капицы, а членами и гостями - В. Бианки, Е. Данько, С. Маршак, Б. Житков, К. Чуковский, М. Ильин, Е. Привалова, А. Слонимский и другие знаменитости. Кружок этот явился колыбелью советской литературы для детей, а некоторые из его участников стали потом классиками этой литературы. Был среди этих людей и Евгений Шварц - в ту пору актер и журналист, только-только вступивший на стезю детского писателя. Через год по инициативе членов кружка в Петрограде начал выходить альманах «Воробей», вскоре превратившийся в одноименный журнал, переименованный впоследствии в «Новый Робинзон». Чуть позднее ведущие сотрудники этого журнала во главе с С. Маршаком перешли на работу в только что созданный детский отдел Госиздата.

Имя Евграфа Федоровича Крендовского (1810 — после 1853) не относит­ся к числу прославленных, всем из­вестных. Интерес к его творчеству возник сравнительно недавно, в его биографии еще очень много белых пятен — даже неизвестно точно, когда он умер. Тем не менее при экспо­нировании (большинство произведений художника хранится в Третьяковской га­лерее) полотна его не теряются сре­ди тех, которые представляются нам классическими.

М. А. Шолохов. Родился и умер он в станице Вешенской: ныне - Ростовской области, а в 1905 году - экзотической Области войска Донского. Формально, правда, местом его рождения считается хутор Кружилин, но хутор этот уже тогда входил в состав станицы, ныне прославленной на весь мир.
Это, наверно, и есть самое замечательное в биографии Шолохова: он заставил весь мир заинтересоваться делами скромной донской станицы - делами и заботами, которые даже по российским меркам могут показаться чисто местными, областническими.
Впрочем, на самом-то деле это не так. Ведь именно здесь, на Дону, развернулись в свое время решающие битвы гражданской войны. Выступая в 1920 году на съезде трудовых казаков, В. И. Ленин сказал...

В 1965 году, к восьмидесятипятилетию Мартироса Сергеевича Сарьяна, снимал­ся документальный фильм о нем, и пи­сатель Илья Эренбург, автор дикторского текста, рассказывал о натюрмор­те, который мы сегодня репродуцируем: «Сарьян писал цветы всю жизнь. Шла страшная война: советский народ сражал­ся против фашистов. Сарьян долго писал холст «Участникам Отечественной вой­ны». Это — много, очень много букетиков в склянках. Много судеб, много жертв. Отдельные букетики и поле ярких цве­тов: радость, победа...»
Великий труженик, Сарьян и в годы войны работал как всегда — упорно, са­мозабвенно, не зная отдыха и не при­знавая усталости. Он понимал, естествен­но, что в годину народного бедствия работать не щадя себя, с напряжением и перенапряжением всех сил, — это единственный способ жить: всякий другой нравственно невозможен. Понимал он и то, что, несмотря на войну, искусство вообще, и в частности живопись, не по­теряли своего значения; настоящее искус­ство — это ведь сама жизнь, и художник утверждает...

"Мир, Торжество, Освобождение".
«В русском искусстве XX века вряд ли можно встретить другой такой же жиз­нерадостный талант, такой буйный темпе­рамент, такое покоряющее жизнелюбие, какими, обладал Аристарх Васильевич Лен­тулов (1882-1943)», - писал Виталий Манин. Трудно не сог­ласиться с ним. Действительно, живопись Лентулова в его молодые годы - это праздник, красочный фейерверк, щедрое излияние любви к жизни. На его карти­нах 10-х годов русский фольклор и ев­ропейский авангард праздновали блиста­тельную встречу. Лентудрв не боялся эклетики и стилистических парадоксов. Казалось, в этих ярких, веселых, артис­тичных холстах открываются какие-то но­вые пути для развития русской нацио­нальной живописи.
Это был воистину уникальный худож­ник. В 1909 году, увидев первые картины Лентулова, Александр Бенуа откликнулся горячо: «Картины его поют и веселят душу... Нужно ценить и лелеять его ясный и радостный талант». Прошло, однако, каких-нибудь десять лет, и, увы, «ценить и лелеять» талант Лентулова оказалось некому. На 20 - 30-е годы растянулся, му­чительный процесс угасания таланта, по­пыток втиснуть себя в прокрустово ложе чуждых представлений и совсем уж ни с чем несообразных предписаний. Зрелые го­ды Лентулова, как и многих художников его поколения, прошли печально. Карти­на, которая репродуцируется здесь, была написана Лентуловым как раз на переходе от юности к зрелости, в самом начале