Он очень любил маленьких детей. Любил как отец, как старший брат, как друг и наставник. Об этом его биографы говорят как-то вскользь. А ведь не случайно вся его творческая деятельность была освещена пламен­ной защитой детских интересов. При­рожденный воспитатель, он сам обла­дал чертами ребенка: прямодушием, чистосердечием, добротой, соединен­ными с твердостью и последователь­ностью настоящего педагога. Наряду с его собственными, внед­ренными в статьи воспоминаниями о детских своих мечтах и фантазиях, о целых библиотеках, прочитанных им на заре жизни, показательны сви­детельства тех, кому посчастливи­лось изумиться и редкостным позна­ниям маленького Виссариона, и его чувству собственного достоинства, и его детским вспышкам ненависти ко всякой неправде. Ребенком он не мог оставаться спокойным, сталкива­ясь с ложью и лицемерием взрослых. Взрослый Белинский не мог ни на минуту примириться с бессовест­ностью и бессердечием, возникавшими в воспитании детей, в сфере детского чтения. Откровенно радуясь всякому талан­тливому явлению на горизонте дет­ской книги, он был непримирим к печатным изданиям, приносившим насущные интересы детей в жертву пошлым мыслям или грубой коммер­ции. Человек доброжелательный, за­душевный, мечтательный, в подобных случаях он впадал в благородную ярость, в неистовство, и даже в рамках дозволенного царской цензурой мы можем видеть проявления его справедливого гнева.

Создание игрушки изображается в литературе для детей как важное и во многом таинственное действо. Из неодушевленной материи (будь то ткань, дерево или глина) руки человека творят жизнь — так это видится ребенку. За подобным действием стоит давняя культурная традиция: демиург лепил человека из глины. Метафора создания игрушки как сотворения человека устойчива в детской литературе, но наполняется в литературной эволюции разными смыслами.
Тема рождения игрушки прежде всего связывается с семейным миром. Хранительницы родного очага: мамы, бабушки и няни — берутся сделать для ребенка куклу. Напрашивается сходство с тем, как дана была жизнь самому ребенку. Появившиеся игрушки окружаются детской любовью и воспринимаются как новые члены семьи.
Бабушки и няни —лучшие мастерицы-кукольницы. И дело не только в том, что они ловко владеют ножницами и иголкой — мудрые и опытные, они понимают, что открывают маленьким девочкам нечто жизненно важное. Образы бабушек переходят из старой детской литературы в советскую, преодолевая возникшее было недоверие к семейным традициям. Бабушкины куклы помогают сохранить семью от ссор и обид. Казалось бы, на всю жизнь поссорились из-за куклы две закадычные подружки (Л. Воронкова. «Солнечный денек», 1950). Дружбу спасла бабушка. Из немудреного материала (послевоенная деревня небогата) она сшила куклу на загляденье: «И руки и ноги сделаны, и светлая коса из чистого льна — заплетать можно. Из синего сатина бабушка сшила юбку, а кофту сделала из желтого атласа. Потом бабушка взяла черный карандаш, нарисовала кукле брови, глаза, нос. А красным карандашом нарисовала губы и сделала густой круглый румянец». Кукла-красавица примирила подружек.

Детская литература стремится наполнить общение ребенка с игрушкой этическим содержанием. В реальности дети играют, редко заботясь о соблюдении каких-либо моральных принципов. В книгах же отношение ребенка к игрушкам опосредовано нравственными ценностями. Только в назидательном рассказе, герои которого рассуждают, но не фантазируют, игрушка оставалась предметом сугубо материальным. Маленькая девочка поленилась вечером унести из сада свою куклу, которая за ночь промокла (В. Модестов. «Новая кукла», 1859). Автор рассказа бесстрастно фиксирует те повреждения, которые получила дорогая игрушка в результате детского небрежения:
«локоны разбились и повисли, самая голова так размякла от сырости, что совершенно рассыпалась от одного прикосновения».
Подобный «физиологизм» невозможен в тех произведениях, где общение ребенка с игрушкой изображается как дружба. Тогда картины поломанных и разбросанных игрушек получают у писателей моралистическую оценку: речь идет не о беспорядке, столь обыкновенном в жизни, а о равнодушии ребенка к своим старым друзьям. Так рождается образ игрушки, ставшей жертвой обманутой дружбы. Плач заброшенных и исковерканных игрушек сотрясает детскую литературу не одно десятилетие. В роли жертв детского легкомыслия выступают прежде всего игрушки хрупкие и ломкие — например, арлекины и пьеро (они пришли к детям в начале XX века из кукольного театра). Личико и ручки, которые так легко бьются, худенькое тело, скрепленное тонкими проволочками, страдальческая мина — вот материальное воплощение детского «предательства», непостоянства в дружбе.