Василий Тропинин «Автопортрет».
Жизнь каждого художника — почти готовый роман, сюжет которого опреде­ляется историей развития и формирования его таланта. Зачастую зрители, веря в адекватность личности художника и его произведений, домысливали биографию ло законам его искусства. Этому мифо­творчеству подвергалась и жизнь В. А. Тро­пинина, одного из выдающихся русских портретистов первой половины XIX века. Свидетельства современников рисуют его человеком добрым, отзывчивым и чувст­вительным, ведущим размеренную патри­архальную жизнь, целиком посвященную искусству. С этим образом точно согласу­ется ощущение, которое рождают его произведения. Он наделял собственным спокойствием и доброжелательностью лица своих героев. Портреты Тропинина лег­ко узнаются по благодушному выра­жению, свойственному его персонажам.
В Москве Тропинин был самым извест­ным и почитаемым художником. «Когда Брюллову предложили написать в Москве портреты членов Общества сельского хо­зяйства, он отказался, говоря: «У вас в Москве есть свой превосходный худож­ник», — так свидетельствует скульптор Н. Рамазанов, первый биограф Тропинина. Его по праву считают главой московской школы живописи, хотя учеников как таковых у него было очень немного. В 1843 году Тропинин был избран почетным чле­ном Московского художественного об­щества «...за ревностное содействие к пользе и процветанию общества и училища при нем состоящего».

Образ русской древности.
«Можно, не побывав в России, получить представление о стране и народе, слушая эту музыку»,— сказал о Второй симфонии Бородина немецкий дирижер Ф. Вейнгартнер. Такие высокие слова как нельзя более точно и справедливо определяют существо этой симфонии — произведения, единственного в своем роде, в своей национальной самобытности и мощи. Недаром она именуется «Богатырской» — с таким размахом, широтой, с такой необычайной для инструментальной музыки картинностью воссоздан в ней образ русской древности, русского национального характера.
У Второй симфонии нет вступления. Сразу, без подготовки раздается громогласный унисон смычковой группы, поддерживаемой медью. Эта тема подобна богатырскому боевому кличу. Что-то есть в ней бесконечно древнее, былинное — в массивных, тяжело раскачивающихся унисонных ходах, в долгих остановках на основном, гулком призывном тоне.
Как известно, Бородин не раз рассказывал друзьям (В. В. Стасову — в том числе) о замысле Богатырской, и потому мы знаем, что в первой части ее он хотел изобразить собрание русских богатырей.

"Мир, Торжество, Освобождение".
«В русском искусстве XX века вряд ли можно встретить другой такой же жиз­нерадостный талант, такой буйный темпе­рамент, такое покоряющее жизнелюбие, какими, обладал Аристарх Васильевич Лен­тулов (1882-1943)», - писал Виталий Манин. Трудно не сог­ласиться с ним. Действительно, живопись Лентулова в его молодые годы - это праздник, красочный фейерверк, щедрое излияние любви к жизни. На его карти­нах 10-х годов русский фольклор и ев­ропейский авангард праздновали блиста­тельную встречу. Лентудрв не боялся эклетики и стилистических парадоксов. Казалось, в этих ярких, веселых, артис­тичных холстах открываются какие-то но­вые пути для развития русской нацио­нальной живописи.
Это был воистину уникальный худож­ник. В 1909 году, увидев первые картины Лентулова, Александр Бенуа откликнулся горячо: «Картины его поют и веселят душу... Нужно ценить и лелеять его ясный и радостный талант». Прошло, однако, каких-нибудь десять лет, и, увы, «ценить и лелеять» талант Лентулова оказалось некому. На 20 - 30-е годы растянулся, му­чительный процесс угасания таланта, по­пыток втиснуть себя в прокрустово ложе чуждых представлений и совсем уж ни с чем несообразных предписаний. Зрелые го­ды Лентулова, как и многих художников его поколения, прошли печально. Карти­на, которая репродуцируется здесь, была написана Лентуловым как раз на переходе от юности к зрелости, в самом начале

Эту картину художник Рябушкин на­писал в 1880 году, юношей девятнад­цати лет от роду. Он учился тогда в Московском училище живописи, вая­ния и зодчества, пережив уже, не­смотря на крайнюю молодость, серьез­ные душевные потрясения.
Андрей Петрович Рябушкин родил­ся в октябре 1861 года в селе Ста­ничная Слобода на Тамбовщине. Его отец принадлежал к сословию госу­дарственных крестьян и был иконо­писцем. Трудно, конечно, судить, насколько хорошим иконописцем, — однако факт, что именно он пробудил у своего сына интерес к живописи, привил ему первые навыки рисования. Биограф Рябушкина, П. Суздалев, рас­сказывает, что с раннего детства Андрей запомнил одну работу отца, икону «Пир Ирода», — особенно ...

Если бы советская власть одним росчерком пера "изгнала" из русского языка библейские образы и выражения, мы бы не только отделились от мира железным занавесом — мы бы навсегда погрузились во тьму забвения.
Но сказал Бог: да будет свет, и стал свет. И ни­какие декреты не смогли бы его потушить. Тем более, когда речь идет об ос­нове европейской культуры — сло­вах Священного Писания. Во мно­гих странах первыми литератур­ными памятниками были именно переводы библейских книг.
Да и русский язык тоже сло­жился из взаимодействия мест­ных диалектов и старославянско­го (церковнославянского) языка. Его азбуку и грамматику разрабо­тали греческие монахи Кирилл и Мефодий для христианского про­свещения славянских народов.
Веками русские мальчики и де­вочки как из знатных, так и из крестьянских семей постигали грамоту, читая и переписывая Псалтырь — Книгу псалмов царя Давида из Ветхого Завета. Чисто светская литература появилась в России всего 200—300 лет назад. Даже скоморохи в Древней Руси чаще всего веселили народ "паро­диями" на христианские сюжеты и богослужения...

Едва ли не каждый, кто когда-либо пи­сал о Майн Риде, начинал с того, что его биография стоит самой увле­кательной из его книг.
Удивительно, что они совсем не устаревают с течением времени. Да­же напротив: кажется, что время, скрадывая детали и подробности, все ярче высвечивает их главную суть. Они давным-давно утратили ак­туальный интерес: эпоха работоргов­ли и войн с индейцами канула в про­шлое.
А что касается исторической ценности, то романы, скажем, Фенимора Купера или Марка Твена тракту­ют те же сюжеты с гораздо большей глубиной. Обаяние книг Майн Рида другой природы. Пожалуй, можно ска­зать, что они и сегодня пленяют и очаровывают нас заключенной в них энергией повествовательности: своим стремительным темпом; выпуклой картинностью сцен и жес­тов; полной ясностью представлений о добре и зле, которой нам зачастую недостает в повседневности; наконец, бравурным ощущением праздника жиз­ни, которое само по себе драгоцен­но и достойно зависти.

Если вы хотите представить себе личность и творчество А. Н. Островского в их не­разрывном целом, если хотите понять и полюбить его не только как гениального драма­турга (эта любовь рано или поздно приходит к каждому из нас), но и как замечательного человека, советуем вам самым внимательным образом позна­комиться с бесспорно лучшей на сегодняшний день книгой о нем - книгой известного кри­тика и литературоведа В. Лак­шина «Александр Николаевич Островский», которую выпу­стило в 1982 году вторым, до­полненным изданием в серии «Жизнь в искусстве» изда­тельство «Искусство». Книга эта строго документальна, автор подчеркивает, что в ней «нет вымысла, даже в мимо­летных бытовых и историче­ских подробностях». Зато есть умение понять в писателе и человеке главное, соединить «мостками воображения со­хранившиеся свидетельства, уцелевшие факты». «Прямое дело биографа - понять связь событий и дат, великого и ма­лого, литературного и челове­ческого в крупной судьбе, - пишет В. Лакшин. - И тогда за ворохом фактов и пеленой гипотез встанет перед нами не иконописный лик - живое, умное, лукавое, страдающее лицо драматурга...»