Эту картину, хранящуюся ныне в нью-йоркском музее Метрополи­тен, написала около 1879 года американская художница Мери Стивенсон Кассат, проведшая большую часть жизни во Франции и испытавшая сильное влияние французской художественной культуры.
Мери Кассат родилась 22 мая 1843 года в Питтсбурге, городе на северо-востоке Соединенных Штатов, в семье банкира. О детстве художницы, обеспеченном и, вероятно, благопо­лучном, известно немногое. Сохранился дагерротип 1854 года, снятый во время семейного путе­шествия в Германию: девочка в черном платье с милым лицом и лукавыми глазами смотрит на шахматную игру своего отца и младшего брата...
Можно только гадать о причи­нах, заставивших Мери Кассат, не посчитавшись с желанием родных, в 1868 году покинуть Америку. Позволительно думать, что не последнюю роль в ее реше­нии сыграла бедность тогдашней американской художественной жиз­ни и желание видеть в подлинни­ках шедевры европейской живопи­си, которых тогда еще почти не было в американских музеях.

Хольбейны - это семья немецких художников швабской школы, можно сказать - настоящий художествен­ный клан, родоначальники которого окутаны легендарной дымкой. О Сигизмунде и Михаиле Хольбейнах известны только их имена - ни сведений достоверных, ни тем более картин не сохранилось. Ханс Хольбейн Старший прославился в свое время росписями алтарей во многих соборах немецких городов. У Ханса Хольбейна Старшего было двое сыновей, и оба тоже стали художниками. Но если Амброзиус Хольбейн известен сейчас главным образом своей принадлежностью к славной фамилии, то брат его - Ханс Хольбейн Младший - оказался одним из величайших художников Германии и своего времени вообще.
Он родился в 1497 или 1498 году на юге Германии в городе Аугсбурге и, как было принято в той ремесленно-художественной среде, учился главным образом у своего отца, хотя должно быть названо также имя Ханса Буркмае-ра, которому юный Хольбейн тоже был кое-чем обязан. С 1515 по 1526 год Хольбейн работал в Швей­царии, в Базеле, где вместе с братом Амброзиусом делал гравю­ры для книгопечатен, в частно­сти проиллюстрировал знаменитую «Похвалу глупости» Эразма Роттер­дамского, с которым близко сошел­ся лично.

Василий Андреевич Тропинин (1776— 1857) сполна отведал крепостного житья — сорок семь лет из восьмиде­сяти одного года жизни. Он и воспитывался, и сформировался крепостным, да и на живописи его крепостная выучка, то есть отсутствие всякой правильной школы, тоже оставила неизгладимые следы. И все-таки назвать его крепостным художником невозможно. Конечно, это только ощущение, которое трудно объяс­нить и обосновать, но если мы говорим об искусстве, ощущения тоже имеют свою цену... Была у Тропинина особая сво­бода, особое изящество и легкость письма, которой не знали крепостные живописцы, даже самые даровитые из них. И только медленность, с которой созревал талант Тропинина, и роковая робость, которой от­мечены его первые шаги на поприще живописца, напоминают нам о про­клятье, тяготевшем над его жизнью...
Сын крепостного, он начал рисовать будучи учеником новгородской народ­ной школы. «Не имея никаких руко­водств,— рассказывал биограф Тропинина А. Н. Рамазанов, — он доставал у школьных товарищей кое-какие лубоч­ные картинки и с них копировал само­учкой». Позднее, учась в Петербурге ре­меслу кондитера, он бегал тайком к со­седу-художнику — смотрел, как тот ри­совал.

И отец, и дед, и прадед Аркадия Пластова были художниками, то есть, собственно говоря, были они крестьянами села Прислониха Симбирской губернии, но исстари так повелось в селе, что мужики рода Пластовых наследственно трудились над украшением сельской церкви. Неизвестно, хорошо ли владели они кистью, зато не вы­зывает сомнений факт, что именно через семью сам Аркадий впервые приобщился к живописи...
На склоне лет народный художник СССР Аркадий Александрович Пластов {1893—1972) рассказывал, что был он еще мальчонкой, когда однажды пришли в род­ную Прислониху настоящие мастера — умельцы-«богомазы» и сход обратился к ним с просьбой «подновить и дополнить то, чем отец с дедом изукрасили нашу церковь... вот тут-то и началось то на­стоящее пленение мое искусством, от ко­торого я уже больше не освободился. Решение было — раз и навсегда: «быть только живописцем и никем более...»

Этот портрет из парижского Лувра — одно из немногих и общепризнанно лучшее живописное произведение мастера, известного главным обра­зом карандашными портретами. Имя его — Франсуа Клуэ; он был чрез­вычайно знаменит и очень ярко от­разил французский XVI век. То бы­ло время распада средневековья, эпоха политических брожений и всяческих смут, когда, по сло­вам Стендаля, «религиозные войны воспламенили души, заглохшие в пору долгого мерзкого фео­дализма». В искусстве французский XVI век — это время открытия итальянского Возрождения с его преклонением перед человеком, свободным и прекрасным. Правда, «более скромное, чем итальянское, французское искусство,— по заме­чанию исследователя,—сочетает живой интерес к отдельной челове­ческой личности с дыханием зарож­дающихся в эту эпоху широких идеалов гражданственности». Родился Франсуа Клуэ в городе Туре между 1505 и 1510 годами, а рисунку учился у своего отца, фламандца по национальности, очень хорошего художника Жана Клуэ, ко­торый к 1529 году добился почет­ного звания придворного живописца и камердинера короля (Франциска I) и перебрался с семьей в Париж. Впрочем, еще в Туре Жан Клуэ воз­главлял тамошнюю школу портрети­стов и первым из них отказался от профильного портрета по фламанд­скому образцу, начав писать лица с поворотом в три четверти, что, конечно, усложняло работу, но и делало портрет более выразитель­ным.

Это был художник пушкинской России, один из лучших русских портретистов первой половины прош­лого столетия. Петр Федорович Соколов (1791 — 1848) был воспитанником Петербург­ской Академии художеств, там в дет­стве и юности он провел девять лет на положении пансионера. Его учите­лем был исторический живописец Шебуев, братья Александр и Карл Брюлловы — ближайшими друзьями (на их сестре, Юлии Павловне, Со­колов вскоре женился). Биография Соколова известна пло­хо. Окончив Академию в 1810 году, он не стал, как предполагалось, историческим художником; его увлек­ло искусство портрета, карандашно­го и главным образом акварельно­го, в котором он быстро и преуспел, добившись легкого и виртуозного письма. Уже к началу 1820-х годов Соколов обладал репутацией блестя­щего портретиста. Как вспоминал его сын, Александр Петрович, тоже порт­ретист-акварелист, «работал (Соко­лов.— В.А.) быстро, и хам... его портреты отличались большой силой и законченностью... краткость времени, затраченного на них, изумляла всех, следивших за его трудами». Быва­ло, Соколов начинал и заканчивал портрет в течение одного сеанса, за несколько утренних часов.

Среди плеяды молодых, но уже завоевавших признание зрителя художников, часто упоминается имя Александра Поленова. Здесь, как говорится, сама фамилия обязывает.
И хотя Александр и сомневается даже в дальнем родстве со своим выдающимся предшественником — художником-пе­редвижником В. Д. Поленовым, духовного родства отрицать он не может. Это то же глубокое чувство любви к Родине, причем без шумного афиширования и аффектации, то же серьезное отношение к искусству как неотъемлемой части духовного бытия. Александру легко было стать модным художником. Его картины охотно репродуцируют отечественные и зарубеж­ные журналы, эти картины успешно продаются на солидных аукционах.
Однако Поленов чурается шумного успеха и лег­ких путей славы, предпочитая общественным дискуссиям и творческим встречам одиночество перед мольбертом. Идеалом изобразительного искусства для него является древнерусская иконопись, в которой особенно привлекают не страстность и темперамент Феофана Грека, а умиротво­ренность, внутренний покой и личность Андрея Рублева.