------------------------------
отвлечённо: Вечер в канун первомайского праздника выдался ясный и ласковый. Я устроился удобно на срубе и слушал лес. Где-то несмело и сонно бормотали косачи. Мимо неслась вспухшая, переполнившаяся Корбенга. Она казалась выпуклой, вставшей выше берегов. Противясь течению, на реке крутился и жвякал, высматривая в тальниках утку, кряковый селезень. А над головой происходило нечто невероятное: десятки бекасов чертили небо, забирались в вышину, косо падали, проносясь над вершинами деревьев, и снова взмывали ввысь. Воздух дрожал от их дружного «блеяния». Иногда они почти сшибались в полете, но в последний момент увертывались от столкновения и, переругнувшись словно бы на ходу, разлетались в стороны. То один, то другой, они вдруг с разлету садились на землю или на самый верхний пальчик елей, обступивших луг. Слишком поздно затормозив, они часто промахивались, не успевали прицелиться к елке и проносились мимо, не очень жалея, кажется, о неудаче. Зацепившись за макушку, бекас застывал, склонив нос-шпагу, четко рисуясь на вечернем небе. Некоторые из них садились на землю совсем недалеко. Ошеломленный головокружительными пируэтами в воздухе и стремительным приземлением, бекас несколько секунд стоял недвижно, приходя в себя, а затем начинал покачиваться и издавать звуки, схожие с работой поршенька:— Тэке-тэке-тэке-тэке...
Токовое настроение подходило в нем, как на дрожжах. «Накачав» его в себя, бекас так же стремительно взмывал в небо и терялся в царившей там круговерти.
Время от времени у меня за спиной раздавалось какое-то негромкое пощелкивание. Я осторожно повернулся и на самом берегу Корбенги увидел еще одно представление. Раньше мне такое наблюдать не приходилось. На нескошенном бугорке токовало с десяток дупелей. Раскрылившись, очень похожие на бекасов, кулики бегали по спутанной, примятой траве. Смешно задирая короткий развернутый хвостик, они закидывали на спину головы, напыживались и пощелкивали длинным клювом. Дупеля то выступали степенно и важно, как маленькие гранды, то пускались навстречу друг другу и вступали в потасовку, трепеща крылышками. В отличие от бекасов, широко занявших под ток небо и луг, дупеля обходились небольшим пятачком. Это был «театр в театре», отдельная самостоятельная сцена. На бекасов дупеля не обращали никакого внимания. Тут все были заняты своим делом: селезень, все же снесенный течением, шваркал ниже за кустами, чертили закатное небо бекасы, тянули редкие вальдшнепы, пели дрозды, разрозненно бормотали далекие тетерева.... Никто не обращал внимания и на меня.
Над сквозными низкими березками, отделявшими луг от обширного мохового болота, показалась распластанная в полете огромная птица. Плавно планируя, на луг опустился журавль. Он осмотрелся и зашагал степенно, высматривая что-то в жухлой отаве. Неподвижно застывший человек, ставший как бы принадлежностью сруба, не вызвал у него тревоги. Побродив метрах в тридцати от меня, журавль остановился, приподнял крылья, чуть присел, замер, как самолет перед стартовой прямой, и побежал, подпрыгивая, помогая крыльями, оторвался и не спеша потянул над лесом.