Сборник самых свежих скриптов для удаления рекламы, блокировки баннеров, скачивания файлов с различных сервисов(ВКонтакте, DepositFiles, MySpace и др.)
Размер файла: 1.38 MB



----------------------------------------------
Рассказ "Чугунный мальчик"
Директор дома отдыха «Красный ключ», куда Алеша приехал отдыхать с мамой, сказал им: — Распорядок у нас такой: ложитесь пораньше и вставайте пораньше. Мать и сын поселились в деревянном коттедже, в комнате с широким окном, из которого дуло. Сквозь сосны была видна Кама, и солнышко красным светом освещало лицо матери и ее крупные руки, которые покоились на коленях.

Болят мои белы рученьки
От работушки...

Она пела тихонько, нежалостно, даже весело, оттого что впереди — месяц отпуска и можно отдышаться и отоспаться после крестьянской работы. Лицо мамы разгладилось, глаза блестели, а голос и руки словно пряжу пряли — перебирали у песни слово по слову, сплетали их, ласкали и нежили.
Алеша любовался мамой и очень обрадовался, когда обнаружил под окном слушателей — двух молодых мужчин. Мама кончила петь, и они зааплодировали. Мама почему-то смутилась, закрыла окно и рано легла спать.
Рано лег спать и Алеша.
Ночью он проснулся, вышел под небо, светлое с краев, и пошел на сырое дыхание реки. Дом отдыха располагался на высокой алебастровой горе. Она была вся в ключах-родниках. Неслышные днем, в ночи они пели звонко. За долгую свою жизнь белая алебастровая гора покрылась слоем земли, проросла деревьями и травами, и сейчас они вместе с Алешей слушали, как поют родники. В ночи пробовали голоса и птицы, и их пение не всегда можно было отличить от пения воды.
Внизу угадывалась Кама.
Теплоход в огнях, что стоял у пристани, прогудел длинно и тревожно: позвал следовать за ним в дальние края. Душа мальчика откликнулась на. зов. Ему захотелось ближе увидеть корабль и рукой помахать пассажирам. По тропинке мальчик бочком спустился к Каме, но до нее не дошел и остановился у сухой березы. Она вырастала из алебастрово-белых камней и сама была словно изваянная из камня.
Здесь сильно пахло болотом.
Запах этот исходил из круглого каменного бассейна с тиной и водорослями. Посреди бассейна на острове из валунов стоял кудрявый мальчик с крыльями за спиной, отлитый из белого чугуна, и обеими руками держал на плече донышко разбитого кувшина. Из донышка стекала вода на голое тело мальчика, отчего оно было мшисто-зеленым.
От всего этого веяло запустением.
Под плесканье воды Алеша обошел бассейн, и ему казалось, что Чугунный Мальчик по кругу поворачивается за ним.
Так между Алешей и Чугунным Мальчиком возникла тайна.
На небе ярче других проступила синяя звезда и разгорелась над разбитым кувшином в руках Мальчика, как пламя светильника. Небо снизилось над Камой и соснами, и было похоже, что Чугунный Мальчик, нагнув лобастую голову, держит на спине звездный небесный свод.
Тяжело ему! Помнит ли кто о нем?
Алеша снял башмаки, закатал брюки выше колен и через бассейн пошел к Мальчику. Вода была холодная и густая, дно слизистое, от шагов поднимались и лопались пузыри, и прыгали лягушки во все стороны:
— Шлеп!.. Бултых!..
Алеша выбрался на каменный остров с осокой и подрожал после холодной воды:
— Брр!..
Вблизи Чугунный Мальчик был темнее и курчавее и походил на негритенка. Брызги сбегали по его лягушечье-зеленому тельцу и щекотали лицо Алеше. Отворачиваясь от них, Алеша принялся пучком осоки оттирать Чугунного Мальчика от тины.
За спиной по всему бассейну лопались пузыри, прыгали и бултыхались лягушки и не могли понять, кто и зачем расшевелил их болото.
Острее и гуще ночь пахла большой водой — Камой.
Мало-помалу от усилий Алеши на свет проглянуло белое плечо Чугунного Мальчика с едва обозначенной ключицей, Алеша перевел дух.
Внезапно загудел теплоход, и луч прожектора с палубы осветил Чугунного Мальчика: у него было лицо проснувшегося ребенка, заспанное, тихое. И Алеше показалось, что Чугунный Мальчик вовсе не чугунный, а из плоти и крови, белое плечо его шевельнулось, а уста дрогнули в предчувствии Слова.
Какое оно?
Луч прожектора упал на сухую березу и рядом с ней высветил маму. Алеша зажмурился, ожидая
осудительных слов. Когда он открыл глаза, луча прожектора уже не было, а мама была.
— Ты не простынешь, сынок?— спросила она,— Рано мы легли: вся ночь впереди.
Мама сняла туфли, Пересекла неглубокий бассейн, толстым пучком осоки принялась матерински-ласково тереть Чугунного Мальчика и петь:

Заводилась мыленка
Как у наших у девушек.
Затоллялася банюшка.
Разгорались дровечечки.
Первые дроаечечки-то березовые,
Другие-то дровечечки сосновые,
Третьи-то дровечечки кедровые.
Накалялась каменка,
Камешочки троеразмые,
Троеразные, самоцветные,
Самоцветные, лазоревые.

Лягушки перестали прыгать. Только болотные пузыри с бульканьем лопались в бассейне да звенела влага разбитого кувшина.
Сын и мать мыли, чистили и скребли Чугунного Мальчика в четыре руки, и женщина радовалась:
— Вот и щечки показались, и глазки! А то такой красивый парень, а весь в тине. Самому, наверное, смешно?
Потом мама работала одна, а Алеша, приустав, сидел на валуне, зевал и смотрел, как в темноте светится голова мальчика.
Женщина ополоснула лицо влагой из разбитого кувшина, попила из ладошек и сказала сыну:
— Все добрые люди спят, а мы с тобой полуночничаем. Как бы завтрак не проспать.
— Проспим — не дадут? — спросил Алеша.
— Дадут, да не с жару.
Они вошли в бассейн, и лягушки, бултыхаясь, опять запрыгали в разные стороны. На каменном дне Алеша увидел монету, нагнулся подобрать ее, а она оказалась лягушонком. Он выскользнул из пальцев, с непонятным упорством вернулся на прежнее место и опять стал походить на денежку.
Мать и сын обулись, постояли у края бассейна, послушали, как по всей горе поют ключи — по-скворечному, по-весеннему.
Чугунный Мальчик белел в темноте своим ладным телом. Донышко в его руках походило на большую белую кувшинку, и над ней теплилась горстка звезд. Мальчик смотрел на Алешу; его губы, утонувшие в пухлых щеках, вот-вот готовы были открыться и вымолвить:
— Спасибо, друзья!
— Теперь на человека стал похож, — сказала про него мама. — Как здесь отдыхаю, всегда его чищу. Последний раз я три года назад здесь была...
У себя в комнате они переоделись в сухое и не заметили, как заснули. Утром Алеша проснулся вместе с матерью.
— Утро-то только начинается, — сказала она. — Мог­ли бы спать да спать, как все добрые люди...
Она встала со своей кровати и, придерживая распущенные волосы, широко распахнула окно в сосны.
Ветер с реки — сырой, свежий и смолистый — задышал в лицо Алеши и сквозняком прошелся под рубахой. Дышали сосны, дымились росой, и Кама искрилась между ними как обещание жизни светлой и вечной.
п осле сырых густолиственных лесов сосновые боры встречают обилием сухого смолистого воздуха и света. Грибы видно издалека. Их коричневые, рыжие или белые шляпки чуть присыпаны хвоей, и до самых заморозков они приглашают прохожего человека:
— Я гриб ядреный, чистый! В августе прятался, а в сентябре не хочу: морозы скоро. Подойди да и срежь меня под корешок.
Охотничьим ножом, истончившимся от забот по хозяйству, я срезал грибы, складывал в корзину и прислушивался к ребячьим голосам.
Слова раздавались по-удмуртски певуче и отчетливо. Этого языка я не знал, но по голосам догадывался, что дети что-то нашли.
Я кашлянул, чтобы не испугать их своим появлением, и вышел из-за сосен. На краешке поляны сидели мальчик дет десяти и девочка лет шести, русые, как рожь, и пили молоко из большой бутылки. Они по очереди прикладывались к горлышку и питье заедали белым хлебом, пышным, как пена. Рядом лежал мешок из холста, набитый шишками для самовара, и вязанка хворосту. Я поздоровался и пожелал детям приятного аппетита,
— Доброго здоровья! — ответил мальчик. — Молока не хотите ли?
— Спасибо. Только что пообедал, — ребром ладони я провел по горлу. — Сыт!
— Ой, жалко,— посетовал мальчик. — Молоко от нашей коровы, Один жир!
И посмотрел на девочку, приглашая ее подтвердить правоту его слов. Девочка стеснительно нагнула голову и, не поднимая ее, протянула мне витой корень.
Я принял его в обе руки, сел рядом с ребятами и принялся разглядывать подарок.
Вот это корень! Упругий, мясистый, он, по-видимому, был только что извлечен из земли, пахнул пряно и об­ликом походил на человека: голова на морщинистой шее, золотистое туловище, два верхних отводка — руки, два нижних в волосках — ноги... Может,это женьшень, великий корень жизни? Конечно, он, ибо его главная примета — сходство с человеком. Поразительно! В старину на Дальнем Востоке на сборщиков женьшеня охотились разбойники-хунхузы, и не счесть крови, пролитой из-за него. Этот корень дарует молодость и здоровье, а по весу ценится много дороже золота. Мой корень был тяжел, словно слиток, и, как писали в старину, я держал в руках целое состояние.
Подождите-подождите: у нас в России дикий женьшень растет далеко — на Дальнем Востоке... Каким образом он оказался здесь, в моем родном Прикамье?
Я услышал голос мальчика:
— Мы еще один корень вырыли!
— Серьезно?..
— У нас все серьезно. Вы нам за него еще спасибо скажете.
— Да я сто раз скажу спасибо!
— Одного раза хватит, — рассудил мальчик. — Пошли, покажу, где я его выкопал.
Он привел меня к свежим лункам у кустов крушины. Я стал копать рядом. Под лезвием ножа потрескивала почва, прошнурованная корнями, и пахла она, как цветы в нераспаханной степи, что отгорают за несколько дней, чтобы будущей весной вспыхнуть и отцвести заново. Потревоженная почва взывала вспомнить нечто, несправедливо забытое мной.
Что? Я стал вспоминать. В памяти всплыли лица, родные и неродные; я заволновался и не сразу увидел близко от себя лицо мальчика-удмурта.

С. Романовский