[quote][center]файлы не существуют или удалены автором
-------------------------------
+ Лев Кривенко
Рассказ Фурье часть 6.
Иногда мимо меня пробегал, быстро-быстро переставляя короткие ноги, бухгалтер артели Курочкин. Казалось, если он притормозит, то упадет. За столом он выглядел как на троне, сидел угрожающе неподвижно, окруженный папками, бланками, табелями. Его отполированный череп, когда попа­дал на солнце, отсвечивал, как ветровое стекло выскочившей из-за угла машины. Увидев меня впервые на траве, без ру­башки, с толстым томом «Истории цивилизации», он, сняв очки, протер их платком и, снова нацепив, уставился на меня, изумленный: он словно увидел в клетке животное - не то доисторическое, не то просто непонятной разно­видности. Он сердито фыркнул.
И потом, пробегая мимо, он всегда недовольно фыркал и зло съедал меня увеличенными глазами.
За что он меня сразу возненавидел?
Я даже в мыслях не расправлялся с ним и не замышлял против него никакой каверзы. Единственное, на что я пре­тендовал в своей жизни, так это на невмешательство и нейтралитет: каждый делает свое дело. Он - свое и я - свое. И незачем совать нос всюду, куда не просят. И было непонятно, как это можно ненавидеть без повода.
А июль выдался жарким.
- И-го!.. Го!.. - на весь двор раздавался радостный крик. Услышав этот боевой индейский клич, сзывающий все племя на охоту за бизонами, я сразу отрывался от книги и приветливо поднимал руку.
Кричал Кузьмич, мастер цеха, мой начальник.
- Смотри не зажарься, - всегда предупреждал он меня. За что он меня сразу полюбил? Мне казалось, как для ненависти, так и для любви нужны поступки, причины.
- Благодать-то какая!- кричал он. - Великолепие и Расчудесные чудеса! - и подставлял солнцу ссохшееся, как сушеная груша, лицо, подставлял как под кран с водой и изображал руками, что моется.
С утра Кузьмич заправлялся «горючим», чтобы, как он говорил мне, «аппетит к жизни поддерживать». Согнутый, с рыжей щетиной, в куртке, запятнанной маслом и огуреч­ным рассолом, с выгоревшими, всегда теплившимися глаза­ми, он на всех действовал как-то успокаивающе. Невольно чувствовалось: там, где на веслах сидит Кузьмич, порядок, спокойствие, патриархальность и долголетие обеспечены без закладных.
Никто не выходил из его отгороженной от цеха фанерной клетки обескураженным, заматеревшим, злым, потерявшим надежду на благоприятный исход.
Если он видел, что я смотрел в окно, то говорил мне:
- Айда курить!
Я брал книгу. Курить для меня означало - марш к забору, к своему дереву, и валяйся на траве, пока выпала такая редкая возможность в жизни - поваляться на траве и без­заботно глотнуть далекого, свежего воздуха.