-------------------------------
+ Лев Кривенко
Рассказ Фурье часть 7.
Солнце светит для всех, но не все его видят, чувствуют, Для протирщиц, тети Клавы и тети Маши, жаркого солнечно­го лета словно и не существовало. Казалось, они судили о временах года только по сезонным заботам, которые нас старят, горбят, вымывают. Обе выглядели сестрами, но не по родству, а по внешнему виду: бледные, с ржавыми подтеками под глазами, изможденные, с узловатыми паль­цами. Моя мать, старея на глазах, чем-то начинала походить на них, обескровленных.
Чем?
Чем - я не видел, но чувствовал, когда слышал, как они говорили причитаниями. Я различал их только по детям: у тети Клавы росли Мишка и Сашка, у тети Маши - Андрейка, пятиклассник, и дочка Зина. Тетя Клава и тетя Маша говорили о том, что у детей ботинки горят, штаны горят, все горит. А тут еще надо ребятам и книжки, и тетради. И на билет в кино выкладывай, чтобы не выросли шпаной, хулиганами, бандитами, как Лешка конопатый у соседки - гулящей Нюрки.
Как ни старались они работать, все же никак не могли угнаться за молодыми работницами, особенно за франтихой Майей, у которой весь год стояло безоблачное лето. В платье она выглядела как в купальнике. Даже Кузьмич, когда она попадалась ему на глаза, всегда, словно захваченный врасплох, удивленно-восторженно вскидывал брови и, подмигнув мне, шептал:
- Литая резина!
Я не разделял восторга Кузьмича.
Проходя мимо, Майя задевала меня бедром. Заглядывая в лицо, клала руку мне на плечо. И бедро, и рука казались мне холодными, лягушачьими.
У меня была своя тайна. Вот уже целый месяц я жил ожиданием шести часов вечера, чтобы, возвратившись с рабо­ты, наскоро отобедав, успеть к этому часу выбежать во двор, прозванный на нашей улице Покровке Второй Спартой. По молчаливому соглашению выходила и она, длинноногая девчонка, недавно откуда-то приехавшая. Мы не разговаривали, но, как бы случайно, играли в одной волейбольной команде, отпасовывая мяч друг другу, а иногда и соседям, чтобы они не разнюхали о нашем молчаливом уговоре.
А гляда на Майю, позирующую, самоуверенную в своей неотразимости, я думал: «Почему старые протирщицы с тру­дом выбивают до четырехсот рублей в месяц, а Майя огребает шестьсот; смеясь и напевая, и в такт песне шевеля ногами, точно она не работает, а танцует».
И один раз я увидел протирщиц сияющими. Они вбежали в цех, словно осветив его, и кинулись ко мне:
- Сынок,- сказала тетя Клава.
- Сынку,- пропела тетя Маша.
Я вдруг увидел, что они ведь совсем даже не старые. Случилось это в день выдачи зарплаты. Я всем выписал ровно, по-братски.