
Памяти А. С. Пушкина
В один из обычных зимних дней 1837 года прицельной пулей был сражен Александр Сергеевич Пушкин. Полтора века — срок немалый, но и по сей день не закрылась эта рана. Над перипетиями дуэли у Черной речки не устают ломать копья литературоведы, психологи, криминалисты и просто любители. Рождаются десятки подчас ошеломляющих версий. Созидатели уникальной Пушкинианы движимы одним желанием — добыть еще хоть каплю истины.
За последнее время вышли в свет добротные капитальные труды, под новым углом зрения высветившие личность и лиру «любимца муз и граций» (в частности; Б. Бурсов. «Судьба Пушкина» и В. Непомнящий. «Поэзия и судьба»); появились и новые исследования, специально обращенные к причинам и обстоятельствам гибели поэта (взять, скажем, книгу С. Л. Абрамович «Пушкин в 1836 году (предыстория последней дуэли)». И все же главный вопрос, связанный с дуэлью и гибелью поэта: что вывело Пушкина на Черную речку? — остается не до конца проясненным и порождает новые и новые вопросы.
В чем первооснова неистовой, непоколебимой ярости Пушкина по отношению к Дантесу и тем, кто стоял за его спиной? Получив анонимный пасквиль, он выразился с убийственным сарказмом и самообладанием: «Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое». В июле 1836 года он еще твердо стоял на том, что «независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы». То есть, по существу, Пушкин полагал для себя унижением, а не спасением чести и достоинства какое бы то ни было выяснение отношений с теми, кто подличает сзади, исподтишка. Почему же все-таки он бросил вызов, поставив тем самым под удар и собственную жизнь, и участь горячо любимых своих близких — жены, четверых малолетних детей, да и судьбу русской культуры?.. Что отстаивал и защищал Пушкин?
В семье как главной опоре и высшей ценности жизни таилось для него нечто, далеко выходящее за рамки интимного мира — супружеской любви, привязанности к детям, благополучия. Крах и распад родственных связей, отношений он всегда воспринимал как грандиозный катаклизм. «Но дважды ангел вострубит; На землю гром небесный грянет: И брат от брата побежит, И сын от матери отпрянет». Это из «Подражаний Корану» (1824); а в «Медном всаднике» (1833) грезы Евгения о простом человеческом счастье с Парашей, о «приюте смиренном», о «воспитании ребят» — все это обращается в ничто ужасным наводнением. Тот же мотив послужил поэту отправным звеном в «Руслане и Людмиле» (1817—1820): юная чета, еще не успевшая соединиться после пышного свадебного пира, вдруг, по мановению безвестной могущественной силы, оказывается разобщенной.
С присущей ему прямотой, сдобренной острым юмором, поэт мог позволить себе такую фразу: «Жена и дети, друг, поверь — большое зло; От них все скверное у нас произошло» («Послание цензору», 1822). Но эта и подобные ей реплики, на которые он был весьма щедр, особенно в холостые годы, только лишний раз утверждают нас в том, как много внимания уделял он «домашнему кругу», как упорны были его раздумья о природе счастья и несчастья, об устоях рода человеческого.
Отметим, кроме того, неотступный интерес Пушкина к своей родословной, что также нашло отражение в его творениях: «Арап Петра Великого», «Моя родословная», «Борис Годунов», «Как жениться задумал царский арап» и др. Вообще, семья, дом, родственность были в глазах Пушкина началом и средоточием всех свойств и задатков человека, основой основ людского общежития. Он не мог не видеть, что весь лад этой ячейки общества сопряжен с борением света и тьмы, разума и бесовщины. Как в увеличительном стекле, Пушкину являлся здесь прообраз всего окружающего мира, с невероятными контрастами, парадоксами, с неуловимой гармонией. Не случайно в поэзии Пушкина так легко и свободно устанавливаются родственные связи между самыми, казалось бы, чужеродными понятиями, явлениями. На всех уровнях — природы, эмоций, философии — ему присущ единокровный подход, он словно бы мыслит семейными категориями: «Высоко над семьею гор, Казбек, твой царственный шатер»; «...младая роща разрослась, Зеленая семья...» (Здесь и далее разрядка наша.— Г. Г.) В одном из стихотворений («Он между нами жил», 1834) Пушкин с явным сочувствием относится к мечте Мицкевича «о временах грядущих, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся». В этой мечте, как мы видим, семья обретает глобальную значимость: семья — народ — семья народов. Есть еще одна, пронесенная поэтом через всю жизнь святыня, на которой лежит отблеск той же устремленности. «Чем чаще празднует лицей Свою святую годовщину, Тем робче старый круг друзей В семью стесняется едину». Здесь опять-таки, принимая в известной степени желаемое за действительное, Пушкин был не идеалистом, а вдохновенным мечтателем, провозвестником великой семьи человечества.
Таким образом, его семья — это целый мир, необъятный мир драгоценных чувств, идей, мечтаний.
В разные моменты жизни у Пушкина были разительные перепады настроений — от взлета в зенит («Вакхическая песня», 1825) до низвержения к отчаянной безысходности («Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум», 1828). Но, несмотря на тягчайшие испытания, он всегда был вместилищем света, любви: «...не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать, И ведаю, мне будут наслажденья Меж горестей, забот и треволненья...» (1830). И а последние, самые жестокие годы, когда все преследования, угрозы, поражения как бы отлились в один дамоклов меч и нависли над его головой, он был далек от того, чтобы смерть стала ему желанной. Неизменно лицом к лицу встречал он любые удары, не уклоняясь, не ища от них избавления, тем паче в смерти. Он вышел на смертный бой по каким-то другим поводам, более достойным его редчайшего мужества, высокого духа.
Как же нам понимать трагедию поэта, его поединок? Каждый исследователь, каждый почитатель Пушкина отвечает на этот вопрос по-своему. Во всяком случае бытовой или даже «бытийный» подход тут мало что дает.
Нельзя забывать, что за всеми изломами судьбы, за каждым словом и поступком Пушкина, за любым сюжетом его творений — неукротимая драма идей, томленье «духовной жажды», вечные вопросы, которыми живет всякий гений, надрывая на этом свое сердце, свой разум. Жизнь и смерть, добро и зло, борьба и смирение, человек и стихия, личность и власть, правда и ложь, вера И безверие, искусство и действительность — трудно перечислить хотя бы основные узлы проблем, волновавших поэта всю его короткую, но невероятно «сгущенную» жизнь. И есть что-то, что роднит, объединяет все эти символы. Это «что-то» и есть ключ к судьбе поэта.
Таким ключом, генеральной сверхидеей была для Пушкина Свобода — в наиболее полном, всеобъемлющем смысле этого слова. Свобода — корень его натуры, стержень пути, источник и лейтмотив творчества. Все, на что падал взгляд Пушкина, о чем ни задумывался он, что бы его ни взволновало и чего бы ни коснулся он кончиком пера, так или иначе соотносилось с духом свободы. Ничто в мире не было для него нейтральным к свободе. Свобода — единственно возможный для него способ существования. Не буква, но дух свободы — вот что давало поэту возможность избирать и определять границы самопроявления и самоограничения.
Помимо гражданских прав свобода для Пушкина обнимает и все прочие грани статуса личности. Быть непринужденным, прямым и непосредственным во всем: в помыслах, действиях, взглядах и убеждениях, вкусах, интересах, сердечных влечениях, проявлениях совести, игре чувств, в творческом самовыражении и приемах запечатления мира; быть вправе соединять противоположности, противоречить самому себе, не стесняясь своей переменчивости, а то и неблагопристойности,— такова свобода Пушкина. Но при всем том она заключает в себе незыблемое, раскаленное, вечно живое ядро, связующее воедино Любовь, Разум, Свет. Словно некое внутреннее солнце, она озаряет и оживляет все в мире. Вот во имя чего поэт и восстал, и бросил свой резкий вызов — не Дантесу с Геккерном, не царизму, ведь все это не более чем «спусковые крючки»,— он бросил вызов Несвободе, Тьме и Лжи, самой Смерти.
Дуэль Пушкина — апофеоз Свободы. Наивысший по значимости и напряжению акт жизненной драмы стал в то же время кульминационным творческим актом. Жизнь Пушкина, по выражению В. Непомнящего, «была быстра, как катастрофа, она не могла быть физически долгой: ведь стремление к истине предполагает самоотречение, а возможная для человека полнота истины требует самопожертвования...»
Здравствуй, племя Младое...
Это не просто приветствие «зеленой семье». Это и здравица, и напутствие, и прощание. Прощание мужественное, ничем не омраченное. Оно обещает новую встречу — без разлуки, навсегда.
Да здравствует солнце, Да скроется тьма!..
После этой статьи часто читают:
Просмотрено: 5739 раз