
Обстоятельства ее жизни и смерти малоизвестны, но само имя знакомо каждому.
Так кто же она, боярыня Морозова? Как жила и как жизнь ее окончилась?
Начнем с времен давних.
Борис Иванович Морозов был «пестуном» будущего царя Алексея Михайловича, а когда тот взошел семнадцатилетним на престол, отцом ему считался. Царь, как тогда говорили, «глядел у него изо рта».
Чтобы крепче привязать к себе царя, Морозов женил его на худородной красавице Марии Ильиничне Милославской, а ровно через десять дней взял в жены сестру ее Анну, став царю своячеником. Громадным богатством завладел временщик: числилось за ним 7254 крестьянских двора.
Его брат Глеб Иванович, приставленный к рано умершему царевичу Ивану Михайловичу, тоже царской милостью имел более двух тысяч дворов.
Борис Морозов умер бездетным. Унаследовал его состояние и без того богатый Глеб. Тот ненадолго пережил старшего брата, и в тридцать лет ближняя боярыня Феодосья Прокопьевна стала распоряжаться сказочным богатством двух покойных бояр, доставшимся ее единственному сыну, малолетнему еще Ивану Глебовичу.
В роскоши жила боярыня Морозова. Во дворцах ее полы были паркетные, на западный образец, в садах разгуливали павлины. Выезжала она в серебряных каретах, запряженных двенадцатью аргамаками, и не иначе как в сопровождении нескольких сотен слуг. И при дворе положение ее было прочным, ближняя боярыня и подруга царицы славилась своим обаянием. Недаром еще покойный Борис Морозов любил беседовать с ней и благодарил: «Днесь насладихся паче меда и сота словес твоих душеполезных».
Так и жила бы она в «земной славе», не появись в ее доме Аввакум, человек, как он говорил о себе, нищий, непородный и неразумный, человек беззаступный, одеяния, золота и серебра не имеющий, «протопоп чином, скорбей и печалей преисполненный»... Говоря о неразумности своей, прибеднялся протопоп. Он только вернулся из сибирской ссылки, рассказывал о злоключениях своих так, что дух захватывало, громил никоновские нововведения, отстаивал «родную святую старину».
С этого и началось обращение боярыни Морозовой, «отрясание праха» богатства и роскоши, путь от «земной славы» к мученичеству и к иной славе, всенародной...
Дом свой она наполнила монахинями, нищими, юродивыми. С их помощью Аввакум распространял свое влияние. Вхожие в любой московский дом, они рассказывали протопопу об умонастроениях и простого, и знатного люда, помогали создавать нужное общественное мнение.
Жития Аввакума и Морозовой, его и ее письма говорят о боярыне как о женщине веселой и любезной, прекрасной хозяйке, экономно тратившей каждый рубль, несмотря на свое богатство, - сыновнее имущество полагалось беречь. Нервная любовь к единственному сыну и лихорадочная деятельность в защиту старины, как казалось, должны были отвлекать от греховных мыслей эту тридцатипятилетнюю красивую, здоровую женщину. А она еще изнуряла тело свое жестоким постом, носила власяницу. Ложилась спать при слугах «на перины мягкие, под покрывала драгоценные», а потом перебиралась тайком на пол, покрытый рогожкой. И все-таки жаловалась она в письмах к Аввакуму на мучающие ее соблазны, а он ей отвечал: «Глупая, безумная, безобразная, выколи глазища те свои челноком...», намекая на знакомое им обоим житие преподобной Мастридии, которая выколола себе глаза, чтобы избавиться от любовного наваждения.
Обыкновенная женщина, обыкновенные заботы. Откуда же взялся образ национальной героини? Почему боярыня Морозова стала для народа одним из символов русского характера?
Зная мятежный образ ее мыслей и получая доносы о переписке с заточенным Аввакумом, царь отбирал часть ее имений, потом возвращал по настоянию ее подруги - царицы Марии Ильиничны. Но вот царица умирает, и боярыня принимает постриг, становится инокиней Феодорой, перестает «лицемерить», бывать во дворце и на церковных службах. Когда царь женится снова, на Наталье Кирилловне Нарышкиной, она нё'является на свадьбу, сославшись на то, что ноги болят. А ей, по положению при дворе, надлежало «в перьвых стояти и титлу царскую говорити». Царь был оскорблен ее отговоркой до глубины души. Ему приписывают слова, которые на теперешнем языке звучали бы так: «Тяжко ей будет тягаться со мной. Одному из нас придется уступить...»
Царская свадьба состоялась 22 января 1671 года, и с этого времени Морозову уговаривают повиниться и царские вельможи, и многочисленные знатные родственники Морозовых. Начинается то, что потом назвали «духовным поединком» между царем и боярыней. И за этим поединком следит народ, сочувствие которого не на стороне власти. Дрогни Морозова, уступи, и постигло бы людей разочарование, стойкость в их глазах превратилась бы во вздорное упрямство, не было бы героини...
Многие прежние друзья отступились от боярыни. Лишь сестра ее княгиня Евдокия Урусова и жена стрелецкого полковника Мария Данилова остались верными ее подругами. Ночью 14 ноября 1671 года к ней в дом пришел чудовский архимандрит Иоаким. Он приказал своим подручным держать Морозову и Урусову под домашним арестом и наложить на них кандалы. Мария Данилова бежала, но ее разыскали на Дону, привезли, заковали в цепи и посадили в подвал Стрелецкого приказа.
Знаменитая картина Сурикова рассказывает о событии, которое произошло 19 ноября. После допросов во Вселенских палатах Чудова монастыря в Кремле и двухдневного сидения с железными кандалами на ногах в подклети к боярыне пришел думный дьяк Стрелецкого приказа Иларион Иванов, приказал снять с ног кандалы и. надеть ей на шею железный ошейник - «огорлие», соединенный цепью со «стулом» - тяжелым обрубком дерева. (У Сурикова цепь свисает с запястья руки. Он знал, как было на самом деле, но историческая истина не всегда отвечает поискам лучшего художественного решения.) Далее в «Повести о боярыне Морозовой» говорится (излагаю по-современному): «И поведено было думным людям посадить ее на дровни, а конюху везти. Она села и стул возле себя положила. И везли ее мимо Чудова монастыря под царскими переходами. Высоко подняв правую руку и ясно изобразив сложение перстов, Феодо-ра перекрестилась, звеня цепью. Мнила святая, что на переходах стоит царь и наблюдает за победой ее...»
«Доколе ты будешь безумствовать? - с возмущением говорил патриарх.- Доколе себя не помилуешь, доколе царску душу будешь возмущать своим противлением? Оставь все эти нелепые начинания и послушайся моего совета, потому что предлагаю я его, жалея тебя: приобщись к соборной церкви и российскому собору, исповедайся и причастись».- «Некому исповедоваться,- упрямо отвечала боярыня, - не у кого причаститься».- «Много попов на Москве»,- возразил патриарх. «Много попов, но истинного нет».
Тогда патриарх велел облечь себя в священническую одежду. Митрополит Павел поддерживал одной рукой старенького патриарха, а другой хотел снять треух с головы Морозовой, чтобы патриарх мог коснуться спицей, омоченной маслом, ее лба. Боярыня отпихнула руку митрополита, крикнув: «Иди отсюда!»
Оттолкнула она и руку патриарха со спицей. Гнев патриарха был велик. «О исчадие ехиднино! - ревел он, как медведь.- Вражья дочь, страдница! Повергните ее, волочите. Как пса за шею выволоките ее отсюда. Не жить ей больше! В сруб страдницу! Сжечь!»
И поволокли боярыню за цепь, раня шею, едва не оторвав голову! Все ступени на лестнице она головой сочла. В девять часов Морозову увезли в место заточения, а пред патриархом предстали Евдокия Урусова и Мария Данилова. И они вели себя так же. Царь торжествовал: «Что я говорил тебе?»
Узниц повезли пытать на Ямской двор. Боярыня Феодосья Морозова сжимала руку Евдокии Урусовой: «Терпи, мать моя, терпи».
Наблюдать над муками узниц были приставлены Василий Волынский и князья Иван Воротынский и Яков Одоевский. Первой к огню подвели Марию Данилову, обнажили до пояса, заломили назад и связали руки, вздернули на дыбу. Потом пришла очередь княгини Урусовой. За ней - и Морозовой.
«Что ты сотворила? - увещевал князь Воротынский.- От славы к бесславию пришла. И это ты, такого рода! Принимала в своем доме Киприана и Федора юродивых. Их учения держась, прогневала царя!» - «Невелико благородство телесное,- отвечала боярыня.- И что такое слава человеческая суетная на земле? Ты говоришь о славе, но нет величия в ней, она тленна и мимоходяща».
Морозова молча провисела на дыбе полчаса. Потом трех женщин с вывихнутыми руками положили голыми спинами на снег, груди мерзлыми плахами придавили, пугали, что огнем жечь будут...
Было ли так, не было, но прислал будто бы царь к боярыне стрелецкого голову со словами: «Молю тебя, послушайся моего совета. Хочу вернуть тебе прежнюю твою честь. Откажись от своего, приличия людского ради... Послушай, я пришлю за тобой повозку свою с аргамаками своими, и придут многие бояре и понесут тебя на головах своих. Послушай, мать праведная, я, царь, склоняю голову свою, сделай это!»
И будто бы ответила боярыня царскому посланнику: «Что творишь, человек? Почему кланяешься мне? Перестань, послушай меня лучше. Государю говорить такие слова - выше моего достоинства. Грешница я... А от древнего предания не откажусь. Повозкой своей меня почтить хочет, аргамаками - никакое это для. меня не величие, было это все у» меня и мимо прошло. Величием поистине дивным считаю я, если сподобит меня Бог быть сожженной во имя его в срубе на Болоте; вот это слава моя...»
После кончины патриарха Питири-ма царь повелел перевести Морозову в Новодевичий монастырь. Это было летом 1673 года. «Вельможные жены» в «рыдванах и коре-тах» приезжали в монастырь понаблюдать «крепкое терпение» боярыни. Царя это сердило, он приказал перевести ее в Хамовную слободу и поселить у старосты на дворе.
Старшая сестра царя Ирина Михайловна попеняла Алексею Михайловичу: «Почто, брат, некрасиво поступаешь и вдову бедную помыкаешь с места на место. Достойно было бы помнить заслуги Бориса и брата его Глеба».
И царь нашел для мятежной боярыни и ее подруг новое место заключения - Боровск. В Боровском остроге, в земляной тюрьме, уже сидела одна из аввакумовских сторонниц - Иустина. Место было глухое. Так и не удалось Морозовой добиться публичной казни, умереть на людях, мученически. Именно этого царь и не хотел - боялся ропота и жалости народной...
Поначалу после Москвы в Боровском остроге было вольно. Сторонники Морозовой «ухлебливали» сотников, командовавших караулом, посещали узниц, переправляли письма от них и к ним. Не одно письмо написал им из своего пустозерского заключения Аввакум.
Но тотчас после пасхи в 1675 году нагрянули в Боровск «старой» подьячий Павел да еще двое молодых. Обыскали всю тюрьму, «пограбили» узниц, отняли одежду, съестное, иконы. Перешерстили караул. И это бы еще ничего...
В июле думный дьяк Стрелецкого приказа Иларион Иванов прислал в Боровск дьяка Федора Кузмищева с большими полномочиями - «казнить, четвертовать и вешать, а иных... к Москве присылать, а иных велено, которые сидят не в больших делах, бивши кнутом, выпущать на чистые поруки... для того, что в тюрьме в Боровске сидельцов умножилось много».
Начались казни. Четырнадцать человек сжег в срубах дьяк Кузмищев, и среди них - инокиню Иустину и слугу боярыни Ивана. Для Морозовой и Урусовой были вымыты пятисаженные ямы, а Данилову упосадили в тюрьму, «где злодеи сердят», к уголовникам, если говорить по-современному.
Уморить голодом в студеных (ямах - таков был приказ, и он исполнялся неукоснительно. Сидели сестры «во тьме несвётимой, страдали от «задухи земныя», от спертого воздуха, от расплодившихся вшей. Их тошнило, они не спали ни ночью, ни днем. Давали им только воду, а если доставалось несколько сухарей, то воды не давали, чтобы томить жаждой. Иногда перепадало яблоко-другое или огурец, но это уже стрельцы караульные из жалости подкидывали.
11 сентября скончалась Евдокия Урусова. Боярыня Морозова позвала стрельца, тот спустил веревку. Она сама обвязала ею тело сестры, и стрелец вытащил покойницу из ямы. Тело закопали в остроге.
Царь прислал монаха в последний раз уговаривать Морозову покориться. Но она была непреклонна.
В ночь с первого на второе ноября 1675 года боярыня Морозова скончалась. Перед смертью она просила у стрельца дать ей хлебца. Тот побоялся.
И вот последняя ее просьба: «Мать у тебя есть? Женщина же родила тебя, и ради этого молю - побойся Бога: я женщина, и надо мне сорочку постирать. А ты видишь, самой мне это сдадать невозможно, на цепи я, и слуг при мне нет. Сходи на реку и постирай мою сорочку. Призывает меня Господь, и неподобно мне... в нечистой одежде лежать в недрах матери земли».
Бросила боярыня стрельцу сорочку. Он спрятал ее под полой и, глотая слезы, пошел стирать к Протве...
Дмитрий Жуков
После этой статьи часто читают:
Просмотрено: 5872 раз