В 1653 году патриарх Никон начал проводить церковно-обрядовую реформу в России. Однако протопоп Аввакум, считавший, что именно русская церковь сохранила «древлее благочестие», выступил против исправления богослужебных книг и обрядов по греческим богослужебным образцам. Среди защитников «старой веры» была и боярыня Морозова, о трагической судьбе которой рассказывает известный писатель-историк Дмитрий Жуков.

Обстоятельства ее жизни и смерти малоизвестны, но само имя знакомо каждому.


Так кто же она, боярыня Морозова? Как жила и как жизнь ее окончилась?
Начнем с времен давних.

Борис Иванович Морозов был «пестуном» будущего царя Алексея Михайловича, а когда тот взошел семнадцатилетним на престол, отцом ему считался. Царь, как тогда говорили, «глядел у него изо рта».
Чтобы крепче привязать к себе царя, Морозов женил его на худородной красавице Марии Ильиничне Милославской, а ровно через десять дней взял в жены сестру ее Анну, став царю своячеником. Громадным богатством завладел временщик: числилось за ним 7254 крестьянских двора.
Его брат Глеб Иванович, приставленный к рано умершему царевичу Ивану Михайловичу, тоже царской милостью имел более двух тысяч дворов.

Борис Морозов умер бездетным. Унаследовал его состояние и без того богатый Глеб. Тот ненадолго пережил старшего брата, и в тридцать лет ближняя боярыня Феодосья Прокопьевна стала распоряжаться сказочным богатством двух покойных бояр, доставшимся ее единственному сыну, малолетнему еще Ивану Глебовичу.
В роскоши жила боярыня Морозова. Во дворцах ее полы были паркетные, на западный образец, в садах разгуливали павлины. Выезжала она в серебряных каретах, запряженных двенадцатью аргамаками, и не иначе как в сопровождении нескольких сотен слуг. И при дворе положение ее было прочным, ближняя боярыня и подруга царицы славилась своим обаянием. Недаром еще покойный Борис Морозов любил беседовать с ней и благодарил: «Днесь насладихся паче меда и сота словес твоих душеполезных».

Так и жила бы она в «земной славе», не появись в ее доме Аввакум, человек, как он говорил о себе, нищий, непородный и неразум­ный, человек беззаступный, одеяния, золота и серебра не имеющий, «протопоп чином, скорбей и печалей преисполненный»... Говоря о неразумности своей, прибеднялся прото­поп. Он только вернулся из сибирской ссылки, рассказывал о злоключениях своих так, что дух захватывало, громил никоновские нововведения, отстаивал «родную святую старину».
С этого и началось обращение боярыни Морозовой, «отрясание пра­ха» богатства и роскоши, путь от «земной славы» к мученичеству и к иной славе, всенародной...

Дом свой она наполнила монахиня­ми, нищими, юродивыми. С их по­мощью Аввакум распространял свое влияние. Вхожие в любой московский дом, они рассказывали протопопу об умонастроениях и простого, и знат­ного люда, помогали создавать нуж­ное общественное мнение.

Жития Аввакума и Морозовой, его и ее письма говорят о боярыне как о женщине веселой и любезной, прекрасной хозяйке, экономно тратившей каждый рубль, несмотря на свое богатство, - сыновнее имущество полагалось беречь. Нервная лю­бовь к единственному сыну и лихорадочная деятельность в защиту старины, как казалось, должны были отвлекать от греховных мыслей эту тридцатипятилетнюю красивую, здо­ровую женщину. А она еще изнуряла тело свое жестоким постом, носила власяницу. Ложилась спать при слу­гах «на перины мягкие, под покрыва­ла драгоценные», а потом перебира­лась тайком на пол, покрытый рогожкой. И все-таки жаловалась она в письмах к Аввакуму на мучаю­щие ее соблазны, а он ей отвечал: «Глупая, безумная, безобразная, вы­коли глазища те свои челноком...», намекая на знакомое им обоим житие преподобной Мастридии, которая выколола себе глаза, чтобы избавить­ся от любовного наваждения.

Обыкновенная женщина, обыкно­венные заботы. Откуда же взялся образ национальной героини? Почему боярыня Морозова стала для народа одним из символов русского ха­рактера?

Зная мятежный образ ее мыслей и получая доносы о переписке с за­точенным Аввакумом, царь отбирал часть ее имений, потом возвращал по настоянию ее подруги - царицы Марии Ильиничны. Но вот царица умирает, и боярыня принимает пост­риг, становится инокиней Феодорой, перестает «лицемерить», бывать во дворце и на церковных службах. Ког­да царь женится снова, на Наталье Кирилловне Нарышкиной, она нё'является на свадьбу, сославшись на то, что ноги болят. А ей, по положе­нию при дворе, надлежало «в перьвых стояти и титлу царскую говорити». Царь был оскорблен ее отговоркой до глубины души. Ему приписывают слова, которые на теперешнем языке звучали бы так: «Тяжко ей будет тягаться со мной. Одному из нас придется уступить...»

Царская свадьба состоялась 22 ян­варя 1671 года, и с этого времени Морозову уговаривают повиниться и царские вельможи, и многочисленные знатные родственники Морозовых. Начинается то, что потом назвали «духовным поединком» между царем и боярыней. И за этим поединком следит народ, сочувствие которого не на стороне власти. Дрогни Морозова, уступи, и постигло бы людей разоча­рование, стойкость в их глазах пре­вратилась бы во вздорное упрямство, не было бы героини...

Многие прежние друзья отступи­лись от боярыни. Лишь сестра ее княгиня Евдокия Урусова и жена стрелецкого полковника Мария Да­нилова остались верными ее подру­гами. Ночью 14 ноября 1671 года к ней в дом пришел чудовский архи­мандрит Иоаким. Он приказал своим подручным держать Морозову и Урусову под домашним арестом и наложить на них кандалы. Мария Данилова бежала, но ее разыскали на Дону, привезли, заковали в цепи и посадили в подвал Стрелецкого приказа.

Знаменитая картина Сурикова рас­сказывает о событии, которое произошло 19 ноября. После допросов во Вселенских палатах Чудова монастыря в Кремле и двухдневного сидения с железными кандалами на ногах в подклети к боярыне пришел думный дьяк Стрелецкого приказа Иларион Иванов, приказал снять с ног кандалы и. надеть ей на шею железный ошейник - «огорлие», соединенный цепью со «стулом» - тяжелым обрубком дерева. (У Сури­кова цепь свисает с запястья руки. Он знал, как было на самом деле, но историческая истина не всегда отвечает поискам лучшего худо­жественного решения.) Далее в «По­вести о боярыне Морозовой» гово­рится (излагаю по-современному): «И поведено было думным людям посадить ее на дровни, а конюху вез­ти. Она села и стул возле себя по­ложила. И везли ее мимо Чудова монастыря под царскими переходами. Высоко подняв правую руку и ясно изобразив сложение перстов, Феодо-ра перекрестилась, звеня цепью. Мнила святая, что на переходах стоит царь и наблюдает за победой ее...»

«Доколе ты будешь безумство­вать? - с возмущением говорил патриарх.- Доколе себя не помилу­ешь, доколе царску душу будешь возмущать своим противлением? Оставь все эти нелепые начинания и послушайся моего совета, потому что предлагаю я его, жалея тебя: приобщись к соборной церкви и российскому собору, исповедайся и при­частись».- «Некому исповедовать­ся,- упрямо отвечала боярыня, - не у кого причаститься».- «Много попов на Москве»,- возразил патриарх. «Много попов, но истинного нет».
Тогда патриарх велел облечь себя в священническую одежду. Митропо­лит Павел поддерживал одной рукой старенького патриарха, а другой хо­тел снять треух с головы Морозо­вой, чтобы патриарх мог коснуться спицей, омоченной маслом, ее лба. Боярыня отпихнула руку митрополита, крикнув: «Иди отсюда!»

Оттолкнула она и руку патриарха со спицей. Гнев патриарха был велик. «О исчадие ехиднино! - ревел он, как медведь.- Вражья дочь, страдница! Повергните ее, волочите. Как пса за шею выволоките ее отсюда. Не жить ей больше! В сруб страдницу! Сжечь!»
И поволокли боярыню за цепь, раня шею, едва не оторвав голову! Все ступени на лестнице она головой сочла. В девять часов Морозову увезли в место заточения, а пред патриархом предстали Евдокия Уру­сова и Мария Данилова. И они вели себя так же. Царь торжествовал: «Что я говорил тебе?»

Узниц повезли пытать на Ямской двор. Боярыня Феодосья Морозова сжимала руку Евдокии Урусовой: «Терпи, мать моя, терпи».
Наблюдать над муками узниц были приставлены Василий Волынский и князья Иван Воротынский и Яков Одоевский. Первой к огню подвели Марию Данилову, обнажили до пояса, заломили назад и связали руки, вздер­нули на дыбу. Потом пришла оче­редь княгини Урусовой. За ней - и Морозовой.

«Что ты сотворила? - увещевал князь Воротынский.- От славы к бесславию пришла. И это ты, такого рода! Принимала в своем доме Киприана и Федора юродивых. Их уче­ния держась, прогневала царя!» - «Невелико благородство телесное,- отвечала боярыня.- И что такое сла­ва человеческая суетная на земле? Ты говоришь о славе, но нет ве­личия в ней, она тленна и мимоходяща».

Морозова молча провисела на дыбе полчаса. Потом трех женщин с вы­вихнутыми руками положили голыми спинами на снег, груди мерзлыми плахами придавили, пугали, что огнем жечь будут...

Было ли так, не было, но при­слал будто бы царь к боярыне стрелецкого голову со словами: «Мо­лю тебя, послушайся моего совета. Хочу вернуть тебе прежнюю твою честь. Откажись от своего, приличия людского ради... Послушай, я приш­лю за тобой повозку свою с аргамаками своими, и придут многие бояре и понесут тебя на головах своих. Послушай, мать праведная, я, царь, склоняю голову свою, сделай это!»

И будто бы ответила боярыня цар­скому посланнику: «Что творишь, че­ловек? Почему кланяешься мне? Перестань, послушай меня лучше. Государю говорить такие слова - выше моего достоинства. Грешница я... А от древнего предания не отка­жусь. Повозкой своей меня почтить хочет, аргамаками - никакое это для. меня не величие, было это все у» меня и мимо прошло. Величием по­истине дивным считаю я, если спо­добит меня Бог быть сожженной во имя его в срубе на Болоте; вот это сла­ва моя...»
После кончины патриарха Питири-ма царь повелел перевести Мо­розову в Новодевичий монастырь. Это было летом 1673 года. «Вельможные жены» в «рыдванах и коре-тах» приезжали в монастырь пона­блюдать «крепкое терпение» боярыни. Царя это сердило, он приказал перевести ее в Хамовную слободу и поселить у старосты на дворе.

Старшая сестра царя Ирина Ми­хайловна попеняла Алексею Михай­ловичу: «Почто, брат, некрасиво поступаешь и вдову бедную помыкаешь с места на место. Достойно было бы помнить заслуги Бориса и брата его Глеба».

И царь нашел для мятежной бояры­ни и ее подруг новое место заклю­чения - Боровск. В Боровском остро­ге, в земляной тюрьме, уже сидела одна из аввакумовских сторонниц - Иустина. Место было глухое. Так и не удалось Морозовой добиться публич­ной казни, умереть на людях, му­ченически. Именно этого царь и не хотел - боялся ропота и жалости на­родной...
Поначалу после Москвы в Бо­ровском остроге было вольно. Сто­ронники Морозовой «ухлебливали» сотников, командовавших караулом, посещали узниц, переправляли пись­ма от них и к ним. Не одно письмо написал им из своего пустозерского заключения Аввакум.
Но тотчас после пасхи в 1675 го­ду нагрянули в Боровск «старой» подьячий Павел да еще двое молодых. Обыскали всю тюрьму, «пограбили» узниц, отняли одежду, съестное, ико­ны. Перешерстили караул. И это бы еще ничего...

В июле думный дьяк Стрелецкого приказа Иларион Иванов прислал в Боровск дьяка Федора Кузмищева с большими полномочиями - «казнить, четвертовать и вешать, а иных... к Москве присылать, а иных велено, которые сидят не в больших делах, бивши кнутом, выпущать на чистые поруки... для того, что в тюрьме в Боровске сидельцов умножилось мно­го».
Начались казни. Четырнадцать че­ловек сжег в срубах дьяк Кузмищев, и среди них - инокиню Иустину и слугу боярыни Ивана. Для Морозовой и Урусовой были вы­мыты пятисаженные ямы, а Данилову упосадили в тюрьму, «где злодеи се­рдят», к уголовникам, если говорить по-современному.

Уморить голодом в студеных (ямах - таков был приказ, и он ис­полнялся неукоснительно. Сидели сестры «во тьме несвётимой, страда­ли от «задухи земныя», от сперто­го воздуха, от расплодившихся вшей. Их тошнило, они не спали ни ночью, ни днем. Давали им только воду, а если доставалось несколько сухарей, то воды не давали, чтобы томить жаждой. Иногда перепадало яблоко-другое или огурец, но это уже стрельцы караульные из жалости под­кидывали.

11 сентября скончалась Евдокия Урусова. Боярыня Морозова позвала стрельца, тот спустил веревку. Она сама обвязала ею тело сестры, и стрелец вытащил покойницу из ямы. Тело закопали в остроге.

Царь прислал монаха в последний раз уговаривать Морозову покорить­ся. Но она была непреклонна.
В ночь с первого на второе ноября 1675 года боярыня Морозо­ва скончалась. Перед смертью она просила у стрельца дать ей хлеб­ца. Тот побоялся.
И вот последняя ее просьба: «Мать у тебя есть? Женщина же родила тебя, и ради этого молю - побойся Бога: я женщина, и надо мне сорочку постирать. А ты видишь, самой мне это сдадать не­возможно, на цепи я, и слуг при мне нет. Сходи на реку и постирай мою сорочку. Призывает меня Гос­подь, и неподобно мне... в нечистой одежде лежать в недрах матери земли».
Бросила боярыня стрельцу сорочку. Он спрятал ее под полой и, глотая слезы, пошел стирать к Протве...

Дмитрий Жуков