Так случилось — на полке моей домашней библиотеки появилась тоненькая книжечка с длинным и, как поначалу показалось, мудреным названием: «Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться». Автор — епископ Феофан, затворник Вышенский. Издание хоть и старинное — 1904 год,— однако книжечка прямо про меня, про мои бесчисленные сомнения. Прочитала ее — и пошла в книжную лавку «Православное слово». И вот ведь удача — его же книга «Краткие мысли на каждый день года»...
Потом узнала: в Выше, в рязанской глубинке, святитель Феофан прожил почти тридцать лет в затворе, в уединении, в непрестанной молитве и непрестанных трудах. Здесь же, в монастыре, почил в самом конце прошлого века, а если точнее, 6 января по старому стилю (19 по нынешнему) 1894 года в день Богоявления (Крещения).
А до Выши куда только не определял его промысел Божий: инспектором Новгородской духовной семинарии, преподавателем Петербургской духовной академии, членом Русской Духовной миссии в Иерусалиме, настоятелем посольской церкви в Константинополе, ректором Петербургской духовной академии, епископом Тамбовским, затем Владимирским... Но все больше и больше жаждала душа уединения. И вот говорит он пророческие слова игумену Аркадию, отправляя его настоятелем в Вышенскую пустынь: «Поезжайте, отец игумен, а там, Бог даст, и я к вам приду».
И пришел. И не уходил 28 лет. И после смерти не ушел, а оставался до времени в земле Вышенской под тяжелым надгробием из белого мрамора с изображением трех его книг «Добротолюбия», «Толкования Апостольских посланий» и «Начертания христианского нравоучения»...
И захотелось мне увидеть современную Вышу и людей, ныне живущих рядом с Феофаном Затворником, четыре года назад канонизированным и ставшим нашим русским святым. Ощущают ли люди рядом этот свет праведной жизни, или, как и мы, все остальные, тянут свою лямку и жизнь их совсем не соприкасается с этой большой, светлой и непо.стижимой для них жизнью?
Вот она, Выша... Поселок не поселок, деревня не деревня. Чего боялась, то и увидела. В кельях монастыря — психиатрическая больница. Правда, нас не удивишь этим. Мы привыкли к изобретательности яростных атеистов, занимавших храмы монастырей и приходов под склады, отхожие места, тюрьмы. Рядом с больницей — инвалидный дом. Насельники двух этих грустных учреждений — несчастные люди, брошенные родными, навсегда прописанные в стенах казенных палат. Больница большая, хозяйство ее — на всю Вышу. Так что все, кто живет здесь, живут как бы при больнице. Она задает ритм, диктует порядки, дает кусок хлеба и соответствующую запись в трудовой книжке.
Выша — это дом печали. А над ним, над больничными палатами — огромный купол Казанского собора. Он будто укрывает томящихся в больнице несчастных. Купол в прошлом году подновили, но поднова только подчеркивает убогость запустения и унылый вид обитающих здесь людей.
Спотыкаясь о битые кирпичи, хожу по двору больницы, смотрю на решетчатые окна, за которыми своя жизнь. Пытаюсь представить, как тут все было сто лет назад, когда келейник святителя Феофана, войдя к нему в келью, чтобы позвать к вечернему чаю, увидел епископа почившего навеки. А рука его правая была сложена для архирейского благословения. Он имел вид спокойно спящего человека. Никто не присутствовал при его кончине. И в этом промысел Божий. Всю жизнь любил он уединение и умер наедине с. Богом, не дожив нескольких дней до 79 лет.
Чудесным образом вошел в жизнь святителя праздник Богоявления. Ведь даже само имя Феофан значит Богоявленный. И когда жил уже в затворе, маленькую келейную церковь устроил во имя Богоявления Господня.
И пошли, пошли в Вышу люди. С котомками за плечами, в армяках, валенках — торопились успеть проститься с Вышенским Затворником, поплакать у его гроба и попросить его молитв. Обширный монастырский двор был заполнен людьми. Тот самый двор, по которому хожу в вечерних сумерках...
А верстах в семи от Выши среди рязанских лесов затерялась небольшая деревня Эмануиловка. После того как причислен был Феофан Затворник к лику святых, его мощи привезли сюда, в храм преподобного Сергия Радонежского. Здесь они мирно почивают теперь в раке из красного дерева по правую руку от алтаря...
— Купите, купите гробницу, — приставали заезжие торговцы к местному батюшке протоиерею Георгию Глазунову.— Посмотрите, какая работа, а дерево, дерево - Торговцы щелкали по «доброму товару», нахваливали гробницу, а батюшка недоумевал:
— Ну зачем мне гробница? Да, хороша, да, золотые руки делали, но мне-то она без надобности.
— Покупайте, отец святой. Не пожалеете...
А цену назвали — голова кругом пошла.
— Да не нужна мне ваша гробница. И за помощью к матушке: помоги, пристали,- не отвяжешься. А матушка возьми и скажи:
— А может, купим?..
Влезли в долги — купили. Зачем? Затащили гробницу в сени, укрыли от посторонних глаз. До срока находилась она в сенях. А срок тот был определен Божиим промыслом. Когда решено было, что святые мощи Вышенского Затворника должны находиться в Эмануиловке, встал вопрос: где взять гробницу? Отец Георгий и сказал тогда:
— Есть. Давно приобретена.
С тех пор сельский батюшка — главный хранитель светлой памяти святителя Феофана. Каждое утро, едва забрезжит рассвет в окошке, идет он в храм и просит Феофанового благословения на предстоящую службу.
— Всякий раз, когда вхожу в храм, чувствую его присутствие. Словами того не объяснишь. Это в воздухе что-то, а еще в душе особое молитвенное состояние. Он здесь, со мной, он во время службы с нами со всеми.
Из шести детей священника пятеро родились в Эмануиловке. Они-то, дети и матушка Лидия, и составляют костяк прихода, его основу. А иначе как же? Ведь они выросли при храме и гробница в нем так же естественна и привычна для Ивана, Оли, Алеши, Ани, Маши и Наташеньки, как их большая русская печка, широкий стол, со светлыми занавесочками окно, прямо в лес глядящее.
Старший сын Иван — будущий священник. Не хочется ему уезжать с родной земли рязанской, хочется быть поближе к Вышенскому Затворнику. Однако как бы ни рассудил Господь, а теперь уж на веки вечные его отчий дом и храм с мощами — понятие единое.
В спальне у матушки Лидии, над ее кроватью,—: икона Спасителя, писанная рукой самого Феофана Затворника. Когда строили новую жизнь и «освобождали» Вышенский монастырь от церковной утвари и икон, многое пропало. Говорят, до сих пор в домах вышенских обывателей есть книги Феофана Затворника, даже его дневники. А икону кто-то вернул, передали матушке. Теперь она — главная святыня в доме. Перед ней молятся на сон грядущий, перед ней встают под благословение в начале дня. А когда бывает несладко на сердце, матушка тихонечко, чтобы никто не видел, откроет храм, встанет перед гробницей...
Наташеньке семь лет. Утром она уходит в школу, держа в одной руке портфель, в другой куклу. Школа напротив церкви, а значит, в тех же трех шагах, что и храм. Маша на годок постарше. Две сестренки и еще соседская девочка и составляют класс. Больше в деревне детей нет.
Наблюдаю, как ведут себя девочки в храме. По-хозяйски, быстрыми шагами проходят к раке с мощами, делают поклон, потном — к чудотворнойиконе Казанской Божией матери. Маша и Наташа еще малы и до иконы не дотягиваются. Они в растерянности оглядываются — и тут же взрослые руки поднимают их к иконе. Потом девочки обязательно ставят свечи и отходят тихонечко в сторонку. Храм для них — продолжение их дома, самал светлая в нем горница.
Аня в прошлом году закончила шкоду. Работы в Эмануиловке немного — все едут в Вышу, в инвалидный дом или больницу. Она осталась при храме. Поет в церковном хоре, провожает в школу сестричек, доит корову, кормит кур. Бывает, окажутся в Эмануиловке заезжие туристы, постучат в дом:
— К мощам бы приложиться. Так далеко ехали...
Аня несколькими быстрыми шагами пересекает церковный двор, снимает с храма замок. И — остается на улице. Пусть люди сами, без лишних глаз приложатся к мощам, пусть помолятся святителю спокойно — незачем над душой-то стоять.
Она и меня так впустила. Худеньким девичьим плечом толкнула массивную дверь, та поддалась, солидно заскрипела. Храмовые иконы еле угадывались в полумраке.
— Вам туда, направо, — подсказала Аня. — Там гробница.
Да, мне туда. Мне очень давно туда, с той самой поры, когда книги Феофана Затворника стали самыми дорогими в моем доме. С той поры, когда он неведомо каким прозрением стал подсказывать мне, растерявшейся на многопутье, куда идти. С той поры, когда начала находить у него ответы на вопросы, на которые долго и тщетно искала их и уже отчаялась...
Даже был такой забавный случай. Помню коллегу, большого, нескладного, ходил он с красной папкой и вел долгие пустые разговоры. Он садился напротив и начинал витиевато празднословить. Полчаса, час, полтора... Встревал в деловые переговоры, присоседивался к чаю. В общем, страшно надоедал. Я уже готова была сказать ему в глаза все, что думаю о нем, да вот открылась почти сама страничка из переписки Феофана Затворника с духовными его чадами: «Дуню вам не следует отсылать от себя... Уж потерпите с нею. А то вам терпеть некого будет... чтоб вы не забыли, что есть добродетель терпения».
Так вот оно что! У каждого из нас есть своя Дуня, которую терпеть нам, дабы не забыть про добродетель терпения. А может, для кого-то и я — та самая Дуня и меня кто-то терпит себе во спасение. С тех пор только подкатит раздражение, я вспоминаю: «Дуню, Дуню-то не отсылайте...»
Или вот эти слова: «Мне вообще приходит на мысль, что люди являются не совсем хорошими так — невзначай, а на деле они хороши. Потому лучше и вернее всех считать святыми». Лучше и вернее считать святыми! Не подозревать, не искать виновных в твоих бедах, люди-то вокруг тебя хорошие, а вот ты сам...
В трех шагах от меня его гробница из красного дерева, купленная «без надобности» у заезжих коробейников. Откуда только ни идут сюда, чтобы преклонить колена перед мощами. За пятнадцать километров ходит в храм прихожанка Варвара. В ветер, в дождь, в мороз, в грязь — к Феофану. И не просто ходит, а служит святителю, сколько хватает немолодых уже сил: топит печку, продает свечи, подтирает пол.
— Далековато, — сочувствую я. А она:
— С дороги-то, бывает, и ноги заболят. А к мощам приложусь — и куда что делось.
Разговариваю с другой прихожанкой, маленькой, худенькой, подвижной. Анной зовут. Она поет в хоре. Но чтобы встать на клирос, надо ей прошагать быстрым шагом из деревни Красный Холм одиннадцать верст лесом, полем да оврагами. И тоже во всякую погоду.
Приходят сюда из Новоселок, из Желанного, с Быковой Горы. Всех влечет Вышенский Затворник, так не любивший при жизни посторонних глаз. Даже живя в затворе, придумал хитрость, о которой писал в одном из писем: «Я балкон свой загородил цветновыпиленными досками — новое мое искусство! И меня-то не всякий увидит, а я вижу всех»... Может, и сейчас тоже? Мы-то его не видим, а он — всех. И знает о сокровенном нашем, помогает, утешает, исцеляет от недугов. Иначе зачем бы шли, зачем бы били ноги по бездорожным проселкам православные Рязанщины?
Уверена, пожилые прихожане, изболевшиеся за долгую жизнь, не разгибавшие спин на тяжелой крестьянской работе, не читали трудов святителя Феофада. Но они сердцем, как принимают. Господа по-детски, принимают и его, чувствуют, что святитель Феофан — творец великого духовного дела.
Сейчас идут разговоры, что Выша скоро освободит монастырские покои от больницы и он вновь заживет прежней жизнью. Недалеко от Выши в другую сторону от Эмануиловки есть местечко Быкова Гора. Там сейчас расположен небольшой женский монастырь с четырнадцатью насельницами. Здесь каждый день читают акафист святителю Феофану и каждый день насельницы просят Затворника о помощи и поддержке. А первой насельницей монастыря стала сестра... Феофания.
Долгое время в монастыре жила одна игуменья Нонна. А в Рязани подрастала худенькая девочка. Много читала, в том числе и Феофана Затворника, трудилась во славу Божию санитаркой в доме ребенка. И вот созрело в сердце самое серьезное решение. В миру звалась Людмилой, а здесь, на Быковой Горе, суждено ей было стать Феофанией. Имя это носит с трепетом и радостью. Она, игуменья Нонна, сестры ее, все населышцы Быковой Горы,— тоже хранители. Потому что благодаря им непрестанно звучит молитва на земле Вышенской.
К ним в монастырь заходит шестнадцатилетний мальчик из местного инвалидного дома. Зовут его Алешей. Он появляется в монастыре всегда в наглаженных брюках и начищенных ботинках. Родители оставили его еще в роддоме. С тех пор и мыкается по инвалидным учреждениям. Когда его спрашивают, где твои родители, он показывает рукой на монастырь.
Забота, ласка, посильное баловство — все проистекает для Алеши отсюда, вот и решил он, что здесь и отец его, и мать. Поэтому одевается, как к празднику, и идет от казенных стен в тепло и свет монашеской обители. Может, Алеша тоже один из хранителей светлой памяти Феофана Затворника?
Можно без натяжки сказать, что живут эти люди в глуши. Среди лесов, вдалеке от проезжих дорог — до ближайшего железнодорожного полустанка несколько десятков километров бездорожья. Но можно с уверенностью сказать и другое: здесь живут простые и славные русские люди, умеющие быть благодарными и за свет в собственном окошке, и за солнце в небе над деревней, и за дождичек, омочивший пересохшие грядки. И уж, конечно, за то, что благословил Господь к ним человека, святого ликом.
Наталия Сухинина