----------------------------------------
+ фрагмент письма: ...Близилось лето 41-го года. Подводили учебные итоги. За поведение и приле­жание мне впервые поставили «отлично». Мы уже знали, что в 5-м «А» историю бу­дет вести директор. Больше всех обрадо­вался я и уже в конце мая ждал сентября. Но страшный июнь отодвинул и заслонил собою сентябрь...
Где-то в январе 42-го года я последний раз увидел Её. Мы стояли в очереди за хлебом - длинной и неподвижной, как улица, засыпанная снегом. Нет, это все-таки была она, высокая, гордая и скорбная и в то же время до неузнавае­мости худая, обессилевшая. Обмотанная платком, стояла, прислонившись к стене, изрешеченной осколками. По-моему, взглянула даже на меня. Но в ту пору мы с тру­дом узнавали друг друга. Мне вдруг захо­телось отщипнуть кусочек от своей скудной пайки и отдать ей. Я знал, что я это­го не сделаю, потому что сам отощал, но мне хотелось сделать это. Очень-очень сильно мне этого тогда хотелось. С тех пор я не видел ее и ничего о ее судьбе не знаю. Даже имени и отчества толком не помню, Елена Васильевна, кажется. В морозные сумрачные дни блокады, сидя у огня, я, мать и сестры клялись друг другу беречь каждую ко­рочку хлеба. Вспоминали, что и где лежало в буфете, который теперь разлома­ли на дрова. Какие сорта буханок и батонов наполняли булочную, что напро­тив дома. Короче, вспоминали хлеб - во всех его видах и запахах, вкусовых ощущениях. Чуть было не рассказал матери о том, как тогда... украл булочку, пленившую меня сладким, духовитым ароматом заводской выпечки. Память тут же воскресила огромную корзину свежих почти горячих слоек. Но ни к одной даже мысленно не притронулся - столь глубо­кой, незабываемой отметиной был для меня тот день, равный судьбе.
Вот какая история произошла со мной на двенадцатом году жизни. От судьбы, а не от профориентации зародился во мне учитель - творец духовного хлеба. Но сколько надо перепахать, забо­ронить, прополоть... И все это ислючительно вручную! Уйма самой трудной черновой работы. Но даже Лев Толстой потомственный граф, гений, в конце кон­цов пришел в школу и считал этот период своей жизни наиважнейшим и главным. В этом смысле я был и остаюсь толстовцем. Но иду не только за Ним, великим писателем и педагогом, но и за Ней обыкновенной питерской учительницей умевшей понять и обласкать детей 30-х годов.
Евгений Николаевич Ильин, учитель