В шестидесяти поприщах к северу от Москвы, по дороге на Переславль, что на Клещином озере, и далее на Великий Ростов, на взгорке Маковец, зажатом между лесными речками Кончурой и Вондюгой, в середине XIV века стояла непри­метная обитель во имя Святой Троицы. Тесная деревянная церквушка с лукович­ной мутовкой над высокой крышей, трапезная изба о два крыльца, рубленые кельи вразброс да гридница. Еще не по­темневшие дубовые бревна острога обли­ты глиной. За ними другой ряд — из сос­новых кольев, по всему видать — давний... Здесь, в тесной церковке, где пахло лучиной, поздней осенью 1350 года сред­ний сын Калиты князь Иван Иванович с княгиней Александрой крестили своего первенца Дмитрия.
Почему брат и соправитель Симеона Гордого выбрал для столь торжественно­го акта не Владимирский, и даже не Мо­сковский храм — вольно гадать. Скорее всего причиной тому был троицкий игу­мен Сергий, которого молва звала радо­нежским «старцем».
Сохранился выполненный в первой четверти XV века покров с изображением Сергия. Скуластое худощавое лицо, об­рамленное копной густых рыжеватых во­лос и широкой, уже изрядно тронутой сединой бородой. Отсутствующий, устре­мленный «внутрь себя» взгляд слегка раскосых глаз. Длинный коричневый плащ, скрывающий фигуру, подчеркивает облик аскета, отшельника. Судя по изображению, Сергий — человек незау­рядной внутренней силы и вместе с тем очень эмоциональный.
Многих подвижников знала русская история и, надо думать, все они были по-своему люди замечательные. За сто лет, до середины XV века, в средней полосе России и на Севере возникло около двух­сот обителей: другой Сергий основал мо­настырь на Валааме, Кирилл — Челмскую обитель в глуши Каргопольокого уезда, Пахомий — Нерехтский монастырь в костромских лесах, Дионисий — ниже­городский Печерский, Дмитрий — Прилуцкий близ Вологды, а Стефан Перм­ский — автор азбуки для зырян — рато­вал за основание национальной Церкви с зырянским богослужением и письменно­стью (идея, жизненную важность которой во всей полноте осознали только в XX веке)... Так отчего же выделяют среди всех именно Сергия Радонежского? Ушедшего из земной жизни 600 лет назад и не оставившего после себя ни богословских трудов, ни каких бы то ни было иных письменных свидетельств. Или это оче­редной «прилив любви», за которым нет ничего, кроме пены? Ох, уж эти приливы и отливы!..
Конечно, и неумеренность, и, как сказали бы раньше, «риторическое плетение словес» имеют место. Только при нашем историческом невежестве это не такой уж и грех, во всяком случае, проститель­ный. Ведь фигура святого «старца» выра­жает русский идеал святости, к которо­му за все века никто даже и не прибли­зился.
От рождения звался он Варфоломеем и был сыном боярина Кирилла из свиты ростовского князя. В надежде урвать что-нибудь от соседей бояре с господи­ном каждый год ходили в Орду. Богат­ства так и не нажили, а на подарках разорились. Когда же Московское княже­ство присоединило к себе Ростов, при­шлось Кириллу перебираться с семьей на новое место — в городок Радонеж, что лежит на полпути между Москвой и Переславлем. Отсюда и ушел «на взыска­ние места пустынного» 20-летний Варфо­ломей после того, как схоронил родите­лей. Постригшись в монахи, принял имя Сергия и поставил в десяти верстах от дома Троицкую пустынь на холме Маковец. Поначалу жил он в скиту со своим старшим братом. Но не выдержал Сте­фан испытаний одинокой суровой жизни, ушел. И куда! В привилегированный мо­сковский Богоявленский монастырь. Ви­димо, отец их имел в свое время значи­тельные связи среди московской знати. Тогда понятно, почему Стефана возво­дил в сан сам митрополит и почему он становится «духовным отцом» князя Си­меона Гордого и многих бояр. Понятно и почему не оставляли в покое Сергия, поручая ему ответственные дипломати­ческие миссии.
Этот странный посол с почерневшими от мужичьей работы руками являлся в княжеские терема в покрытой дорож­ной пылью старой, заштопанной рясе. Своей тихой речью и неотступным прон­зительным взглядом он приводил в сму­щение самых дерзких и своевольных кня­зей. За ним стояла не только московская боевая сила, не только митрополичье проклятие, но и еще что-то неведомое, нездешнее, чего князья не понимали и потому боялись более всего. Рассказы­вали, что Сергию в церкви прислуживают ангелы, что ему послушны животные и птицы, что одним словом он может воскресить мертвого и убить живого. Он — первый на Руси, кому явилась Бого­матерь.
Древнерусский язык знает более точ­ное слово для обозначения людей, жизнь которых избрал для себя Сергий, — ино­ки, то есть «иные», живущие по-иному. Это и само решение уйти в лесную пусты­ню, и постижение на себе правил пустын­ножительства. И твердое следование за­вету Иоанна Златоуста: «Пусть не сты­дится никто из занимающихся ремес­лом — у них души чище... Пусть стыдятся тунеядцы и праздные». И согласие взять учеников, завести монашеское общежи­тие, взвалив на себя бремя хозяйствен­ной и административной ответственно­сти: «...Хотел один жить в пустыне и скончаться здесь. Но если так пожелал Бог и если угодно Ему, чтобы был на месте этом монастырь и многочисленная братия, да будет воля Господня». (Ка­жется, единственным «нет» и был за всю жизнь отказ стать преемником митропо­лита Алексея.) И безответная кротость, доходящая чуть ли не до самоуничиже­ния. Но за всем этим — поразительная духовная сила, глубина, которая даже измерению не поддается.
Непохожесть Сергия и в том, что он постоянно переламывает себя, подчиняя личное интересам общим — государства и церкви. Но только когда они совпада­ют. Стоит князю Дмитрию нарушить пра­вила игры и замыслить посадить в митро­политы своего человека, как тут же сми­ренный Сергий становится едва ли не главой «мятежа старцев» — руководите­лей монастырей. И как знать, довелось ли бы князю Дмитрию стать Донским!
С именем Сергия в наших представле­ниях связана победа на Куликовом поле. Это понятно: его идея — «побеждать страх ненавистной розни мира сего». Но сколько же вокруг нее сочинено нелепиц! Многие принимают как исторический факт, что Сергий, благословив князя Дмитрия на битву, дал ему в подмогу двух схимников-ратников — Александра Пересвета и Андрея Ослябю. Но ведь монахам было строжайше запрещено но­сить оружие! Первые монастыри-крепо­сти появились только два —два с поло­виной века спустя после Сергия. Но даже во время осады Троице-Сергиевой лавры в Смутное время, как мы знаем из воспо­минаний, никто из монахов не нарушил запрет и не прикоснулся к оружию. Ака­демик Д. Лихачев задается вопросом: а может, тем самым Сергий хотел пока­зать, что сражение в войсках Дмитрия — дело святое? Но ведь это и так всем было ясно. Впрочем, чего только не из­мышляла фантазия поздних времен! Один писатель даже такое объяснение придумал: мол, эти двое были специаль­ными монахами-телохранителями, кото­рых бояре приставили к игумену Сергию, чтобы его беречь!
Но как бы то ни было, а главное дело жизни Сергия — постоянное смирение и взыскание мира. Мира в душе и мира среди людей. Пожалуй, лучше всего рас­крывает это «Троица» Андрея Рублева, писанная по заказу ученика радонежско­го «старца», игумена Никона, для Троиц­кого собора в его обители. В этой иконе как бы заключен сам дух учения Сергия: мир, тишина и тайна. Человек обретает себя в очищении души, восстановлении своей природы, в простоте и тишине. Что­бы осознать это, «душа обязана трудить­ся». Но такой труд только возвышает человека. Именно такой труд подарил нам все лучшее, что есть в истории рус­ской культуры. А культура и вера соеди­няют людей.
И как не повторить вслед за великим мыслителем, ученым и богословом наше­го века Павлом Флоренским: «Если есть «Троица» Рублева, значит, есть Бог»