Сестричке Аленушке шел шестой год, а братику Иванушке — второй. Теперь я могла наблюдать сына на втором году его жизни. Дочку, в её два года, мне видеть почти не довелось: она ходила в ясли и часто болела, больной же ребенок совершенно не похож на здорового.
На втором году жизни сына прежде всего бросалась в глаза все та же стремительность его развития, что и на первом. Начав ходить ровно в год, малыш скоро освоил этот способ передвижения. И вот теперь, когда были приобретены основные двигательные навыки, внимание его направилось на освоение языка. Это тоже удивительный процесс! Ведь специально почти ничему не учишь маленького человечка, все им познается в общении с окружающими. И какими темпами! В начале второго года он еще не говорил, но понимал значения очень многих слов, и меня заново поражала возможность такого великолепного взаимопонимания с еще не умеющим разговаривать малышом. А на самом деле все, оказывается, очень просто. Я, как и любая другая мать, знала, когда покормить малыша, как одеть его или уложить спать. Если же ему нужно было что-то помимо этого, он показывал пальцем на нужный предмет и лаконично изрекал: «Дай». И даже когда я была на кухне, а он в комнате ушибался или его обижала сестра, он прибегал ко мне и показывал не только больное место, но и как именно его обидели. Так что я была в курсе всех событий, несмотря на его неумение говорить. Однако потребность говорить, конечно, нарастала, и где-то внутри маленького человечка шло интенсивное накопление необходимых для этого «материалов».
Но пока он молчал... Однако все равно можно было заметить, что многие интересы его уже определены и проявляются совершенно однозначно. И большинство действий малыша подчинялось именно этим интересам. Как только сынишка видел, что отец начинает одеваться, он усиленно махал ему рукой, а потом стремглав бежал к окну, мимо которого отец проходил. Позднее этот ритуал стал относиться и ко всем уходящим гостям.
Сын уже обожал отца, как это ни странно звучит в приложении к годовалому малышу. Первое сознательное слово, которое он начал говорить, было не «мама», а «папа». Именно то, как он шепотом (только шепотом!) произносил «папа» и одновременно показывал рукой на дверь комнаты отца, причем без чьих-либо вопросов, и выдавало это удивительное ощущение обожания. Когда сыну исполнился год и три месяца, слово «папа» он начал выкрикивать — тоже в явном восторге; вот только частенько вместо буквы «п» получалось «б», и в результате он именовал отца «бапой» или даже «бабой». Тут я и поняла, почему он произносил слово «папа» вначале шёпотом: просто так легче произносить бук­ву «п».
Когда отец был дома, сын ходил за ним по пятам. В комнате отца — особый мир, состоящий из всяче­ских инструментов, аппаратуры и прочих, с точки зрения женщин, железок. Если дочка всегда была к этим вещам равнодушна, то сына ойи привлекали с первых месяцев жизни. Когда он попадал в комнату отца, глаза его разгорались в восторге, и он тыкал пальчиком во все это богатство с радостным воплем «у-у-у». А если ему давали еще что-нибудь покрутить! В самые любимые свои игрушки он выбирал всяческие механизмы с кнопочками, с колесиками и прочими штучками. На сестричкиных кукол и мишек-со­бачек он смотрел главным образом с такой точки зрения: где что можно отвернуть и разобрать.
А интерес ко всему передвигаю­щемуся с помощью мотора? Откуда он взялся у такого младенца? Ведь он не успел даже встать с четве­ренек на ноги, как, заслышав во дворе машину, кубарем мчался, ка рабкался на кресло и припадал к окну, от которого его нельзя было оторвать, пока машина не уезжала. А чуть попозже, едва на­учившись говорить, он перед сном направлялся в комнату отца, чтобы попросить какую-нибудь «гуську» (игрушку). И частенько я находила его в постели заснувшим в обнимку с большим гаечным ключом. Вот та­кие чисто мужские интересы уже преобладали у эдакой крохи, не умеющей даже говорить.
С отцом у него была какая-то особая мужская солидарность. Неда­ром, как только ноги сына чуть-чуть стали доставать до педалей трехколесного велосипеда, отец
начал учить его кататься. Мне бы­ло жалко малыша и казалось, что ему так трудно: ведь надо и рулем вертлявым управлять и одновремен­но крутить педали. А сын, когда мы выходили гулять, обязательно тащил велосипед на улицу. Но усевшись на него, очень быстро отвлекался и смотрел по сторонам. Однако «безжалостный» отец снова и снова сажал этого кроху на ве­лосипед, и вот уже в год и девять месяцев малыш стал совсем неплохо ездить. Ну а позднее, когда на улице стало сыро, он научился ловко петлять по узким коридорам и проходам нашей современной квартиры. Да ещё и изображал при этом «цикл» (мотоцикл) или «фиму» (машину).
И другие присущие мужчинам чер­ты характера стали очень рано проявляться у сына. Прежде всего самостоятельность. Как только он более или менее твердо начал хо­дить на своих ногах, он даже на лестнице перестал давать мне ру­ку: «Сам». Эта склонность к само­стоятельности, с одной стороны, облегчала мне жизнь: так, к полу­тора годам малыш хорошо научился пользоваться горшком. А с другой стороны, доставляла лишние беспо­койства: горшок свой он никому не доверял выносить — только сам (а мне было бы проще пока делать это самой).
Вообще малыш обычно правильно соразмерял свои возможности и требовал самостоятельных дейст­вий там, где он действительно мог что-то сделать сам. Но не обходи­лось и без ошибок (особенно ког­да он уставал). Так, иногда после прогулки он брался расстегивать пуговицы, хоть и не умел пока это делать, сердился и плакал, если ему помогали. Или ему вдруг хоте­лось развязать самому на фартуке завязки, которые находятся сзади, что, естественно, он не мог сде­лать без посторонней помощи. В этих случаях мы заходили в ту­пик, ибо отвлечь его каким-либо способом от намеченной цели было просто невозможно (в отличие от дочки, которую можно было всегда довольно просто занять интересным разговором). С сыном в такие ми­нуты бывало очень трудно. При этом в отличие от сестры упря­мым его назвать нельзя. Он очень быстро перестраивается с одного занятия на другое, просьбы стар­ших выполняет охотно и сразу, без повторений. В общем, у него до­вольно покладистый характер; од­нако вдруг появляются какие-то, с его точки зрения, принципиаль­ные вопросы, в которых он ни за что не хочет уступать.
Впервые эту свою огромную на­стойчивость и целеустремленность он продемонстрировал нам ровно в год. Тогда мы первый раз поса­дили его купаться в ванну вместе с сестрой, а там у нее свои иг­рушки, развлечения... И стоило один раз все это увидеть малышу, как он на следующий же день проя­вил твердость своего мужского ха­рактера. Заметив, что сестра пош­ла купаться, он потребовал, чтобы его тоже посадили в ванну. Оче­видно, его требованию не придали особого значения. Тогда он под­полз к двери ванной (ходил он еще плохо), лег на пол и попытался заглянуть в щелку под дверью. И разумеется, ничего там не уви­дев, начал барабанить в дверь ку­лаком. Пришлось сажать его в ван­ну вместе с сестрой. Вначале я присутствовала при этом, но очень скоро стала оставлять их там одних, конечно, заглядывая к ним время от времени. Сигналы подавали они сами, начиная вопить, когда им одновременно требовалась одна и та же игрушка...
Как-то после одной из прививок брату нельзя было некоторое время купаться. Вот тут-то он в еще бо­лее полной мере продемонстрировал нам силу своего характера. Поса­дить сестру тайком от малыша в ванну не удавалось. Этот кроха по каким-то малейшим движениям и просто намекам догадывался о том, что она собирается купать­ся, и тут же поднимал страшный бунт. В первый же день отец, правда, увлек его новой интерес­ной игрушкой: прибором с красными и синими кнопками, нажимая на ко­торые можно было зажигать разные огоньки. Эта игрушка заняла его так, что он позабыл обо всем на свете. Но уже на второй вечер этот номер не прошел: изо всех своих силенок он рвался в дверь ванной, куда пустили без него сестричку.
Да, в характере крошечного мальчика очень рано обнаружилась внимательность и даже какая-то цепкость взгляда — Опять-таки в отличие от старшей сестры, ко­торая больше витает где-то в мире своей фантазии. Стоило малышу один раз попробовать что-нибудь вкусное, как в следующий раз он сразу же замечал это вкусное на столе. Очень скоро он запомнил всех подруг сестры по именам. А вот сама сестра именами почему-то мало интересовалась. Очень ча­сто она играла с девочками, даже не зная их имен, а потом, когда я спрашивала, с кем же она игра­ла, дочь вдруг спохватывалась, что имя-то девочки забыла спро­сить.
Говорить сын начал в полтора года. И всегда, обращаясь к кому-либо, он начинал с имени того, к кому обращался. Первые фразы, которые он стал говорить: «Мама, ди сюда» и «Мама, дай хлеба». Об­ращаясь к нашей соседке-старушке, спрашивая её о чем-нибудь, обяза­тельно называл её по имени: «Лю­ба, где мама?» Однако в отличие от сестры, которая стала говорить в два года, но зато сразу абсо­лютно правильно, малыш не особенно старался произносить слова и говорил по принципу «как проще». Так, в большинстве обиходных слов он произносил только окон­чания, например: «лять» вместо «гулять», «ди» вместо «иди» и т.д., хотя многие из них он мог выгова­ривать правильно.
Когда сын стал говорить, у него увеличилась возможность выражать отцу свое обожание. Что бы я ни дала ему, например кусочек чер­ного хлеба (самое любимое лаком­ство), он заявлял: «Папе» — и тре­бовал второй кусок, который с превеликой радостью нес отцу. И это было особенно удивительно потому, что полуторагодовалого кроху никто этому не учил.
И однако же довольно часто быва­ли минуты, когда сыну нужна была мама, и только мама. Если он устал и сильно захотел спать, или ушиб­ся, или его кто-то обидел, успо­каивается он только около мамы. Даже отец в таких случаях не мо­жет ничего поделать: «Маму!» — и все тут. Да это и объяснимо. Ведь такой малыш часто сам еще не может понять причину своего несчастья. А мама, даже специаль­но вроде бы не обращая на это внимания, невольно замечает, сколько поспал днем, сколько по­гулял, не захотел ли вечером по­раньше спать, хочет пить или еще что. Все это знает только мама. Проснувшись иногда среди ночи и даже не открывая глаз, сын пла­кал, если оказывался в отцовских руках, а на руках мамы мгновенно успокаивался. Да и дочка со всеми своими ушибами и обидами бежит к маме. И стоит только мне подуть и погладить ушибленное место, как сразу все проходит — ну конечно, если дело не столь серьезное...
Мой малыш очень боялся крана на кухне, который часто гудел. И вот, когда я стояла на кухне около раковины, а кран вдруг на­чинал гудеть, вместо того чтобы убежать подальше, он подбегал ко мне, прижимался к моим ногам и таким образом оказывался ближе всего к этому гудящему крану. Ко­нечно, всякий страх переносится легче, если ребенок имеет возмож­ность быть в непосредственном контакте с матерью. Был еще ко­роткий период в жизни сына, когда при всей его любви к технике он боялся больших машин, которые чинили дорогу невдалеке от нашего дома. И когда мы проезжали мимо, малыш кричал мне из своей сидячей коляски: «Мама, возьми меня на ручки!» Ведь на руках у мамы ему даже эти страшилища были не опасны...
Да, хорошо, когда у малыша есть заботливый друг и защитник — ма­ма и есть предмет поклонения — отец... Но с возрастом все нужнее и нужнее товарищ для игр, хорошо бы старший, у которого можно все­му поучиться. И братец Иванушка всему-всему учился у сестрицы Аленушки. В ванной он брал щетку и, как сестра, чистил зубы. Хва­тал себя за нос и старательно дул через рот — сморкался. За столом смотрел главным образом на сест­ру: ему нужна такая же ложка, как у нее; если у нее в руках вилка, он требовал себе точно такую же. Вот она присела на корточки около его маленького раскладного сто­лика с кусочком хлеба в руках и что-то говорит ему. Вдруг бра­тишка вылезает из стульчика, тоже берет корочку хлеба и садится ря­дом с сестренкой. Теперь он пре­вратился в маленькую, все заме­чающую и повторяющую по мере своих силенок обезьянку.
И для сестрицы Аленушки, нако­нец-то, он стал похожим на того братца Иванушку, которого она про­сила у мамы. Удивительно, как быстро он усвоил основные эле­менты игры. Ему было чуть больше года, когда он превратился в вели­колепную живую куклу для сестры. Вот она старательно создает домашний очаг (что значит жен­ское начало!) — строит свой дом под столом. Потом усаживает своего «сыночка» и «кормит». И «сыночек» моментально обучается действиям понарошке: он усердно «ест пирож­ки» и «запивает» из кружечки не­существующим молоком. Потом она ведет его «спать» в кроватку, со­ставленную из двух детских стуль­чиков, укрывает одеяльцем. Он ста­рательно слушается, впитывая всем своим существом эту игровую нау­ку, следит за каждым ее действи­ем, широко открыв глаза и немнож­ко рот... Но время от времени в этой послушнсйшей живой кукле начинает шевелиться какой-то бес противоречия. И тогда он начинает дебоширить: разрушает домашний очаг, выхватывает игрушки из рук сестры, начинает громить пост­роенные ею из кубиков или из кон­структора сооружения, и... конеч­но, разражается скандал. Тут уж приходится вмешиваться взрослым, и взаимные обиды сменяются но­вой игрой.
Конечно, играть стало еще луч­ше, как только Иванушка начал произносить самые первые простые слоги. И вот уже я из кухни слышу сестричкино «Алло» и братишкино «ле»: они играют в телефон, при­жимая к ушам колечки от пирами­док или проводочки.
Надо заметить, что неумение брата говорить отнюдь не мешало им вместе веселиться. Юмор всегда помогает людям во взаимном обще­нии. Проснувшись и вырвавшись за пределы своей кроватки, братишка первым делом бежал к сестричке — проявлять переполняющие его чув­ства: он бодал ее головой, что яснее ясного означало веселое на­строение. Сестренка понимала его как никто другой, и начиналась веселая кутерьма, которая, увы, кончалась иногда и слезами.
Аленушка тоже рано научилась веселить братишку. Меня очень удивлял один ее простой и безот­казный трюк. Сестричка клала себе что-нибудь на голову — какую-ни­будь тряпочку или удобную для этого игрушку — а потом стряхива­ла её с головы. Братишка при этом каждый раз так весело смеялся, словно ему показывали самые ис­кусные клоунские номера. А иногда они вместе бегают на четвереньках и обмениваются при этом велико­лепными остротами, короче которых и не придумаешь. «А», — кричит брат. «А», — повторяет сестра, точно копируя его интонацию, и оба хохочут, страшно довольные. «Ма!»— кричит сестра. «Ма!» — повторяет брат, также в точности копируя ее. «Па!» И потом следуют неописуемые звуки, которые они выделывают своими языками, подра­жая друг другу и радуясь жизни. Особенно хорошо эти звуки приду­мываются на ходу, когда мчишься по полу на четвереньках...
Позднее, когда Иванушка стал говорить, возможностей вместе по­веселиться стало, разумеется, больше. Я наблюдаю такую картину. Сестра сажает братика за столом напротив себя, и начинается урок, совсем как настоящий. «Положи ру­ки на стол, вот так», — строгим учительским голосом говорит сест­ра. И братишка старательно укла­дывает свои ручонки, а потом вдруг, озорно взглянув на сестру, раскидывает их в стороны и смеет­ся. Но сестре не до шуток, она ведь теперь «учительница»: «Поло­жи руки вот так!» Наконец он угомонился и уселся, как пример­ный ученик. Учительница начинает урок: «Будем считать, скажи — раз, два, три». Ученик старательно повторяет: «Лас, два...» А потом, хитро взглянув на учительницу, вдруг говорит: «Сетыле». И весело хохочет. Но учительнице не смеш­но, она сердится: «Скажи — три». А малыш смеется: «Сетыле». Однако сестра не отступает, пока, нако­нец, он не говорит: «Тли». И урок продолжается: «Пять, шесть». А озорной ученик: «Пять, семь». И снова смеется.
Веселые номера он выкидывает и со мной. Я зову его одеваться: «Иди, надену колготки». Он отбе­гает подальше от меня, поднимает ногу и говорит: «На ножку». И смеется. Ну как тут рассердишь­ся, приходится смеяться вместе с ним.
У сестры потребность в юморе, разумеется, выражена сложнее. Она пытается шутить, используя при этом простой, доступный для нее прием: говорить все наоборот. Еще ей очень хочется удивить и пора­зить взрослых, и поэтому, выполняя какое-нибудь поручение, она ис­пользует обман. Когда спраши­ваешь, не видя ее, что она уже сделала, дочка отвечает, что она пока еще ничего не делает. Ей очень хочется, чтобы взрослые, увидев неожиданно для себя уже выполненное до конца поручение, страшно удивились и обрадовались. У детей такого возраста велика потребность удивлять чем-нибудь других детей, обращать на себя внимание, что нередко выражается в дурашливости и баловстве. «Смотри, смотри, смотри!» — кри­чит сестра братику, показывая ему смешные, с ее точки зрения, номе­ра, и очень довольна, если он при этом хохочет. Хорошо, что у нее есть свой постоянный и всегда го­товый смотреть на нее зритель!
Однако за всеми этими радостями обнаружились и свои минусы. Ма­лыш настолько привык к обществу сестры, что, оставаясь без нее, ста­новился словно потерянный: ходил за мной по пятам, не давая ничего делать, и даже играть непременно устраивался у моих ног, словно щенок. И к тому же все время про­казничал. Вот тут-то и стали воз­никать между нами конфликты, ко­торых в присутствии дочери не бы­ло, ибо она брала огонь на себя. А вдобавок ей и доставалось глав­ным образом в этих конфликтных ситуациях, поскольку вопли малыша заставляли взрослых говорить доч­ке: «Уступи, ты уже большая». И дочке приходилось в конце кон­цов всегда уступать. Временами, когда ей это было особенно обид­но, она выискивала причины, чтобы ее пожалели и приласкали. Вот она слегка царапнула ногу, сидит в уголке, смотрит на меня и при­читает: «Ой, как мне больно, как больно! Мне так больно, что я да­же боли не чувствую!»
Были, конечно, у нее и кое-ка­кие преимущества старшинства. Так, все основное в жизни она по­знавала первая. И это служило ей некоторой компенсацией за постоян­ные уступки брату. К пяти годам дочка выучила по кубикам с кар­тинками все буквы. И вот однажды я заметила, что она пытается чи­тать. Тут я немножко помогла ей складывать буквы в слова. К сожа­лению, заниматься с ней регулярно не сумела: надомная работа и до­машнее хозяйство не оставляли свободного времени.
Рисовать дочка любила по-преж­нему. И фантазия ее пока что не иссякла. Это можно видеть по истории, которую она придумала в шесть лет (привожу с сокраще­ниями).

История про мотылька и пластилиновую девочку

Жил-был мальчик. Он очень ждал свой день рождения. К этому дню он смастерил из пластилина домик и девочку пластилиновую. А в до­мике все-все было для этой девоч­ки: стол и посуда, и кровить.
и все, все. И вот наступил его день рождения. Именно в этот день и произошла эта чудесная история. В комнату мальчика влетел моты­лек. Он увидел пластилиновый до­мик и пластилиновую девочку в нем. Мотылек подлетел к домику, снял свои крылышки и повесил их на ее шалку, которая была приделана около двери. Он подошел к девочке пластилиновой и шепнул ей что-то на ухо. И вдруг девочка ожила. Вместе с мотыльком она села пить чай в своем пластилиновом домике.
Мальчик был, конечно, рад такой истории, он сразу догадался, что мотылек этот волшебный.
Мотылек и пластилиновая девочка жили хорошо. Мальчик каждый день выпускал мотылька на волю, а к ве­черу впускал, мотылек собирал се­бе с цветков пыльцу. А пластили­новая девочка в это время как-то ухитрялась мыть пластилиновую по­суду. Однажды волшебный мотылек встретил пчелу. В лапках ее был маленький горшочек. Пчелка эта была царицей всех пчел. Она пода­рила горшочек мотыльку. А горшо­чек был с медом. И мотылек принес его пластилиновой девочке. Но они не стали есть мед, а оставили на случай, если кто заболеет. И вот пришла осень. Мотылек перестал летать на волю, там было холодно. Однажды пластилиновая девочка простыла и заболела. Никакие ле­карства ей не помогали. И тут она вспомнила про горшочек с медом. Она полечилась медом и выздорове­ла. Тик жили они, жили и до сих пор живут-поживают.

Итак, подошел к концу шестой год дочери и второй — сына. В этот год он научился ходить и говорить. А помимо этого, еще проявил и некоторые черты характера и обнару­жил вполне определенные, «муж­ские» интересы ко всякого рода механизмам, к машинам и прочим железкам, а также большую тягу к отцу или так называемую мужскую солидарность. Откуда все это? Ведь никто, даже всемогущий папа, не способен объяснить годовалому малышу, что машины и механизмы — это нечто весьма достойное муж­чин. Или же этот интерес возник благодаря обожанию отца, а следо­вательно, всего того, что его окружает? Но и очень велика по­требность в общении с матерью, ибо страх, боль и другие неприятные ощущения малыш переживает го­раздо легче при непосредственном контакте с нею.
Подросший братик стал для сест­ры товарищем для игр, и это не было для нее сплошным удовольст­вием, приходилось всегда уступать младшему, постоянно заботиться о нем. Однако вдвоем им много веселее.

М. Фомина