Доменико Гирландайо (1449—1494) — худож­ник Раннего Возрожде­ния, точнее — перехода от Раннего к Высокому, еще точнее — художник упадка кватро­ченто, как называется итальянский, осо­бенно флорентийский XV век.
«Флоренция была колыбелью кватро­ченто и его саркофагом»,— писал в «Об­разах Италии» историк искусства Павел Муратов (1911 год). И продолжал: «Кват­роченто выражает свое содержание в накопленных им вещественных образах. У этой эпохи нет стремления к глубине, она может показаться бедной идея­ми и прозрениями. Данте (XIV век.— В. А.) увлекает наше воображение в подземные пропасти или уносит его к небесным сферам... его мысль всегда уходит от поверхности земли. Но кватро­ченто как раз больше всего любило землю... Содержание кватроченто исчер­пывается таким простым понятием, как жизнь в мире. Никогда человечество не было так беззаботно по отношению причины вещей и никогда оно не было так чутко к их явлениям. Мир дан человеку, и так как это — малый мир, то в нем драгоценно все, каждое движение нагого тела, каждый завиток виноград­ного листа, каждая жемчужина в уборе женщины. Для глаза флорентийского художника не было ничего малого и незна­чительного в зрелище жизни. Все состав­ляло для него предмет познания.
Но знание вещей, к которому стремил­ся человек кватроченто, нисколько не по­хоже на то знание, которое составляет гордость нашего века... Там, где мы видим общее и, значит, всегда чужое, там художник кватроченто видел особенное и свое! Это сделало возможным торжество индивидуализма во флорентийском ис­кусстве и флорентийской истории. К этой истории едва ли даже можно подходить с безличным собирательным понятием о народе. Может быть, единственным вер­ным рассказом об истории Флоренции в .XV веке был бы рассказ о судьбе каждого из ее обитателей...»
Так вот, Гирландайо и был одним из них — счастливых обитателей счастливой Флоренции, о которой говорил с нескры­ваемым восторгом: «Прекрасная, гордая своими победами, своими ремеслами, своими зданиями, она наслаждается оби­лием всего, здоровьем и миром».
Его подлинное имя — Доменико ди Томмазо Бигорди. Считается, что его отец — искусный золотых дел мастер — настолько прославился выделкой ювелир­ных украшений для флорентийских жен­щин, что был ими прозван Ghirlandajo, то есть «изготовитель гирлянд», и прозви­ще это стало фамилией его сыновей и внуков. Подростком Доменико работал вместе с отцом и готовился унасле­довать его ремесло, однако, по словам Вазари, «постоянно упражняясь в рисун­ке», «зарисовывал всякого, кто только ни заходил в мастерские, схватывая сходство на лету», и вскоре ни у кого не осталось сомнений, что его призвание — живопись.
Это, как ни странно, почти всё, что мы знаем о жизни Гирландайо. Вазари, не жалеющий слов для похвал его живописи, крайне скуп на детали биографии. Учителем Гирландайо был живописец и мозаичист Алессо Бальдовинетти, чьей главной работой была рос­пись капеллы кардинала Португальского в Сан Миньято. В его манере еще сохранялось что-то архаичное, какая-то наивность прошлых времен, фресковую живопись он понимал как простое укра­шение храма. И надо сказать, тот же недостаток структурной связи между нас­тенной росписью и концепцией архитек­турного пространства в какой-то мере присущ и работам Гирландайо. Впрочем, Бальдовинетти известен еще и особым вниманием к пейзажу; его даже называ­ли (не без преувеличения) первым пейза­жистом во Флоренции. Что ж, мы и у Гирландайо встречаем глубокие дали, реки, холмы, деревья, скалы, средневеко­вые башни с узкими окнами, а также фрагменты античных колоннад, которые он, будучи в Риме, изучал и зарисо­вывал, а затем во множестве фресок вписывал в тосканский пейзаж.
Вообще, соблазны оригинальности не искушали его; ни сильной воли, ни само­любия у него, наверное, не было. Он был — «как все». Хотя, естественно, та­лантливее многих. Он покорно следовал художественным тенденциям и даже по­ветриям своей эпохи. Например,— писал советский искусствовед В. Н. Лазарев,— «когда во Флоренцию (в конце 1470-х годов.— В. А.) был привезен знамени­тый алтарный образ Гуго ван дер Гуса, ис­полненный для богатого флорентийского купца Портинари.. у флорентийских жи­вописцев открылись глаза на красоты нидерландской живописи». Увлекся ею и Гирландайо. Он перенял «сияющие кра­ски» ван дер Гуса, но вовсе не был затро­нут его пафосом. Он едва ли испытывал потребность наставлять, учить и спа­сать мир. Ему, подчеркивал Лазарев, «не хватало темперамента и творческой фантазии. На всем его искусстве лежит пе­чать прозаизма». Сказано верно, хотя и не очень доброжелательно.
Можно, пожалуй, согласиться и с Мура­товым, назвавшим Гирландайо «посред­ственностью» (разумеется, если принять во внимание, что для Муратова, влюб­ленного в кватроченто, и посредствен­ность гениальной эпохи несла на себе отблеск гениальности). Короче, главное в Гирландайо, что определило его творче­ский облик,— это духовная трезвость и духовная обыкновенность (очень обая­тельная черта, если, конечно, не связана с пошлостью и скудоумием). В живо­писи Гирландайо много тонкости и какая-то особенная печаль, которую трудно определить словами. Он, кажется, пони­мал (а скорее, чувствовал), что возмож­ности искусства не беспредельны и худож­ник не может ничего, кроме как написать хорошую картину, и поэтому он должен стараться писать хорошо и больше ни на что особенно не рассчитывать.
Вот краткая хронология основных работ Гирландайо: 1475 год — фрески соборной церкви в Сан-Джиминиано; 1480 год — фреска «Призвание к апостольству Петра и Андрея» в Сикстинской капелле; 1483— 1485 годы — сцены из жизни святого Франциска Ассизского в церкви Санта-Тринита во Флоренции; 1486—1490 го­ды — росписи в церкви Санта-Мария-Новелла (из жизни Иоанна Крестителя и Девы Марии),
Широчайшую известность у флорентий­цев доставило Гирландайо его обыкно­вение помещать в церковно-исторических изображениях портреты современников (в качестве зрителей или свидетелей события) для увековечения памяти о них. Гирландайо обыкновенно облекает фигу­ры зрителей в тогдашний обычный костюм и окружает их богатой флорен­тийской архитектурой. На его фресках мы видим его самого, его отца, братьев, Давиде и Бенедетто, много помогав­ших ему в работе, Бальдовинетти, прави­теля Флоренции Лоренцо Медичи, мысли­телей и поэтов Анджело Полициано и Марсилио Фичино и еще других, быв­ших гордостью флорентийского Ренессан­са.
В отличие от них Джованна Торнабуони, урожденная дельи Альбицци, на порт­рете (одном из шедевров Гирландайо), написанном в 1488 году, не сыграла никакой исторической роли. Она была флорентийской матроной — женой Джованны Торнабуони, заказчика, покровите­ля, а может быть, и друга художника. В этой не очень красивой, роскошно одетой молодой женщине Гирландайо писал не «психологию» или социальный статус — он писал спокойствие, минуту не­подвижности и тишины, чуть ли не аб­страктное понятие покоя. Портрет Джованны Гирландайо писал за несколько месяцев до ее кончины, однако ни тени рокового предчувствия мы не замечаем в холодном, ко всему безучастном выра­жении лица.

текст В. Алексеев