
Франс Снейдерс, великий мастер фламандского натюрморта, родился в 1579 году в Антверпене, где его отец владел таверной, известной всему городу, и, сколько он себя помнил, всегда у него перед глазами в изобилии была натура его будущих картин, то есть груды разнообразной снеди: корзины заморских фруктов, мясные туши и окорока, чаны, полные только что пойманных пучеглазых рыб с радужными плавниками. Жизнь в отчем доме напоминала сплошной праздник, и праздничное отношение к жизни стало второй натурой Снейдерса. Атмосфера праздника царила и в его живописи.
Мы знаем, что в юные годы Снейдерс учился у известных в своё время художников — Питера Брейгеля Младшего и Хендрика ван Валена, что позднее, в начале 1600-х годов, он прожил несколько лет в Италии. Однако ни уроки учителей, ни итальянские впечатления не оставили заметных следов на его картинах. И если искать истоки живописной манеры Снейдерса, нужно прежде всего вспомнить широко распространенные в Северной Европе XVI века, особенно в Нидерландах, полукустарные изображения рынков и кухонь — что-то среднее между бытовым жанром и натюрмортом с первым планом, как правило загроможденным кухонной утварью и провизией. Это был весьма непритязательный род живописи, мастера которого — скорее ремесленники, чем творцы, — остались в истории искусства безымянной массой. Так вот, композицию этих незамысловатых картин Снейдерс и приспособил для своих целей, силой своего гения преобразовав хаотическое нагромождение предметов в стройное целое, проникнутое сложной гармонией.
И всё-таки трудно представить себе, какое развитие получила бы живопись Снейдерса, если бы не его знакомство с Питером Паулем Рубенсом, перешедшее в дружбу и сотрудничество. Снейдерс познакомился с ним уже далеко не юношей, по возвращении из Италии, будучи не первый год членом антверпенской гильдии святого Луки, куда принимали только самостоятельных живописцев, работавших в собственной мастерской.
Не хотелось бы говорить о влиянии Рубенса на Снейдерса; Рубенс не подавил Снейдерса своей мощью, как, бывало, подавлял других; он способствовал лучшему пониманию Снейдерсом самого себя. Может быть, дело было в удивительном сходстве их натур и темпераментов. История знает такие счастливые встречи...
Ко времени знакомства с Рубенсом Снейдерс был широко известен циклом своих картин «Птичьи концерты», на которых всевозможные породы певчих птиц изображались с точностью, достойной орнитологического атласа. Вдохновленный примером Рубенса, Снейдерс начал самостоятельный цикл «Охоты», кстати говоря бывший, при его жизни гораздо более популярным, чем его натюрморты. Он писал животных в движении, в предельном, часто предсмертном напряжении сил, в резких и динамичных ракурсах, ярко по колориту. Огромные по размеру «Охоты» сильно поражали воображение современников. Но зрелого совершенства своих же натюрмортов Снейдерс в «Охотах» так и не достиг, и только натюрморты обеспечили ему бессмертную славу.
Рассказывать о них довольно трудно. Снейдерс обычно не датировал своих картин, его живописная манера почти не менялась с течением времени, и поэтому эволюцию его стиля в натюрмортах практически нельзя проследить. Найденный однажды композиционный прием тоже почти не изменялся: на первом плане изобильная роскошная снедь, на втором — одна-две человеческие фигуры, которые, однако, не доминируют в композиции, всегда сохраняют второстепенное положение, так что натюрморт остается натюрмортом, не превращаясь в жанр. Кстати, сам Снейдерс никогда не писал людей на своих полотнах, возможно, из-за неумения, возможно, и по прихоти. Людей писали ему Ян Бокгорстом, Корнелис де Фос, Якоб Йордане. Легенда гласит, что писал и Рубенс, но это, скорее всего, только легенда.
Неизвестно, кем были написаны фигуры лавочницы в чепце и нарядной горожанки, пришедшей за покупками, в натюрморте «Фруктовая лавка» из собрания Эрмитажа. Но обратите внимание, что и здесь, как и в любом другом натюрморте Снейдерса, изобразитель людей отнюдь не старался имитировать письмо своего патрона, не стремился, так сказать, подладиться к нему, а напротив, демонстрировал живопись откровенно иного стиля. И это, конечно, делалось неспроста: так достигалась особая выразительность, глубина и сложность
пространственной структуры натюрморта. Нужна была бездна мастерства и бездна вкуса, чтобы получился не разнобой, а сложное единство, взаимообогащение стилистических элементов.
Вообще, «Фруктовая лавка» — один из лучших и характернейших натюрмортов Снейдерса. О некоторых других отчасти дают понятие сами их названия: «Повар у стола с дикой козой, дичью и омаром», «Овощная лавка», «Рыбная лавка», «Лавка дичи», «Мертвая птичка, дичь и омар на столе с красной скатертью», «Лебедь, дичь, омары и фрукты». А прекрасную суммарную характеристику натюрмортов Снейдерса дал в свое время Левинсон-Лессинг. «Тяжелые груды спелых золотистых плодов,— писал он,— лопающихся от избытка жизненных соков, огромные массы всевозможной живности, уравновешивающие друг друга лишь собственной тяжестью, создают внутреннее напряжение в картине, полной какой-то скрытой динамики. Эти распределяющиеся по вертикалям и диагоналям композиции силы не всегда разрешаются в горизонтальной плоскости огромного каменного стола или массивного дубового прилавка; они прорываются наружу то в виде огромных свешивающихся со стола гроздей плодов или тяжелых туш, готовых сорваться с крюка, то в виде отдельных предметов, скатившихся со стола и беспорядочными кучами лежащих на полу. Снейдерс стремится усилить это впечатление и другими средствами: он вводит в композицию живые существа и моменты действия. Мы видим на его картинах то живых угрей, которых вытряхивают из кадки, то обезьяну, опрокидывающую корзину с плодами, то тюленя, выползающего из-под стола, то кошек и собак, подкрадывающихся к соблазнительной добыче, то попугаев, клюющих спелый виноград или оживляющих своим криком полную драгоценных яств кладовую...»
Снейдерс — художник живой жизни. Вот главный (и совершенно правильный) вывод Левинсона-Лессинга. И удивительно, что этот.мощный талант, открывший, казалось бы, для натюрморта беспредельные горизонты, да и человек, насколько можно судить, умевший располагать и притягивать к себе людей, в результате не создал никакой школы, даже не очень и повлиял на своих учеников. Богатый и славный, он умер в Антверпене в 1657 году, и десятки учеников оплакали его кончину, но ни один из них не продолжил дело учителя. Свое светлое и радостно-доверчивое отношение к миру Снейдерс не передал никому.
Автор В. Алексеев
После этой статьи часто читают:
Просмотрено: 17778 раз