Когда общество оказывается на историческом переломе своей судьбы, как это выпало на нашу долю, возникает естественная потребность внимательнее всмотреться в свою историю, в природу собственного национального характера, самосознания, миропонимания (менталитета), чтобы лучше понять, какие наши национальные достоинства могут помочь в движении к новой жизни, а какие черты и свойства будут мешать. Написал — «понять», и тут же подсказала знаменитые тютчевские строки (которые, кстати, цитируют сейчас многие): Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить. У ней особенная стать, В Россию можно только верить. Все же, убежден, бесчисленные попытки писателей, философов, историков, публицистов, предпринимавшиеся на протяжении по крайней мере двух последних веков,— постигнуть природу и своеобразие российской судьбы не остались бесплодными. Благодаря им приоткрылось, в чем заключается «особенная стать» России и так ли уж невозможно применять к ней «общий аршин» (общий для всех стран), чтобы, «измерив», умножить ее силы для обновления и процветания. К отгадке «тайн» России приближает обращение к такому важному для любой страны обстоятельству, как ее географическое положение (или геополитический фактор).

Так уж распорядилась история, что Русское государство, возникнув на востоке Европы, вобрав в себя обширную часть Северной Азии, оказалось расположенным на двух континентах одновременно, что, в свою очередь, породило «вечный вопрос»: так европейское это государство или азиатское? Множество копий было сломано в спорах. Наконец нашлось определение: Россия — это Евразия, то есть особый материк. А потому и народ тут тоже особенный, уникальный. Тезис этот, сам по себе нейтральный, всегда (и сейчас тоже) служил и служит различным национал-патриотическим течениям — для обоснования идей исключительности русского народа. Однако... разве не уникален каждый народ планеты? Будь то японцы, французы или папуасы? Каждый народ имеет свой язык, нравы, менталитет, и всегда это так или иначе связано с особенностями географического положения, с геополитическими реалиями.

Примечательно, что даже термин «геополитика» долго был у нас под запретом. Его проигнорировал Сталин в «Кратком курсе истории ВКП(б)», рассуждая об основных признаках нации. А в энциклопедических советских изданиях это понятие трактовалось как нечто «не наше», как «орудие немецкого фашизма, расизма, американского империализма». Между тем переоценить значение этого фактора в истории, судьбе, характере народов невозможно. Ну кто возьмется отрицать, что немеряные версты России изрядно повлияли на русский национальный характер? Породили особую широту русской души, переходящую порой в бесшабашную удаль. Считаю, что прав один из «теоретиков» русского национализма А. Дугин, утверждающий, что русские, как ни один другой народ, «чувствительны к пространству». Отсюда и извечная тяга их к новым землям, которые нередко удавалось присоединять без всякого насилия. Русские привлекали местных жителей открытостью, незлобливостью, стихийным интернационализмом.

В XVI—XVII веках немало земель было присоединено к Московскому царству благодаря русским землепроходцам — купцам, путешественникам, казакам. Собственно, это был тот же процесс, что и Великие географические открытия, позволившие западным странам приобрести обширные заморские территории. Только была большая и принципиальная разница между отношением, скажем, Испании или Англии к их американским владениям, с одной стороны, и Московского центра к Сибирским землям — с другой: если для первых присоединенные территории являлись колониями, то для Русского государства — его равноправными частями.

Разумеется, далеко не всегда Россия расширялась мирным путем. Не останавливались перед применением оружия и воспетый в народных песнях Ермак Тимофеевич, покоряя сибирские племена, и другие предводители подобных отрядов. Долгие и упорные войны вела Россия за выход к Черному и Балтийскому морям, за присоединение Крыма, Кавказа (лишь Грузия присоединилась добровольно), Прибалтики, Средней Азии. Но подчеркнем еще раз: в общем-то люди, включенные в состав Российского государства, получали те же права, что и коренные его граждане (и бесправие тоже распространялось на всех!).

А по мере разрастания государства русские все определеннее ощущали себя большим, великим народом. «Мильоны нас, нас — тьмы...» Не из этого ли самоощущения возникла другая черта русского менталитета — привычка низко ценить отдельную человеческую жизнь? «Мы за ценой не постоим...» А коли так, то власти могли увереннее вести активную завоевательную политику. В итоге за четыреста с небольшим лет, с конца XV века и к началу XX, российская территория увеличилась почти в 4 раза, с 50 тыс. кв. километров до 20 миллионов. Границы же западноевропейских государств за то же время существенно не изменились. Быстро росло и население России. За четыре века оно увеличилось с 2 миллионов человек до 190 миллионов. Причем если те два миллиона в начале XVI века составляли всего 6 процентов от населения ведущих тогда стран Европы — Австрии, Англии, Испании, Италии, Германии и Франции, вместе взятых, то в канун I мировой войны 190 российских миллионов уже составляли 75 процентов от населения тех же стран. Этот поистине мощный геополитический взрыв вывел Россию в разряд великих держав мира.

Огромность России, по мнению многих русских мыслителей, сильно и разносторонне определяла ее судьбы. Как писал один из самых замечательных патриотов России П. Я. Чаадаев, огромность составляет «всю ее (России.— М. В.) философию ...проявляется в одно и то же время и существенным элементом нашего политического величия, и поистине причиной нашего умственного бессилия».
Необозримость пространства давала народу чувство защищенности и уверенности перед лицом внешнего врага — ведь вторжение супостата в глубь России всегда заканчивалось его гибелью. Исход польского нашествия начала XVII века, наполеоновской авантюры, наконец, гитлеровской агрессии всем хорошо известен.

В то же время уверенность в защищенности пространством, в том, что земля наша «велика и обильна», толкала к расслабленности, лени, к пустым мечтаниям: авось да небось; Бог не выдаст, свинья не съест; даст Бог день, даст Бог пищу... А пока можно на печи поваляться. Недаром столько сказок да песен, пословиц да поговорок было сложено про русскую печь, ставшую едва ли не главным героем многих сказок — про Иванушку-дурачка, Емелю и т. д.

Помимо географического фактора на своеобразие русского менталитета и образа жизни самым губительным образом несомненно повлияло крепостное право. Окончательно оформившееся к середине XVII века («Судебником» Ивана III, другими указами царей о Юрьеве дне и заповедных летах, наконец, «Соборным уложением» царя Алексея Михайловича) крепостное право было отменено лишь в 1861 году Александром II, хотя многие элементы крепостничества еще сохранялись и сдерживали развитие деревни, а значит, и всей страны, вплоть до аграрной реформы П. А. Столыпина. Ему удалось разрушить крестьянскую общину, благодаря чему русский земледелец получил наконец хороший шанс стать подлинным хозяином своей жизни. Ибо только свободный труд делает человека полноценным и ответственным работником, в то время как подневольный — лишь разлагает, порождает отвращение к работе, стремление увильнуть от нее, сделать кое-как, своровать, обмануть. Не случайно именно в крепостнической России родилась поговорка, которая не имеет аналогов ни в одном языке: «Работа не волк, в лес не убежит»...

Изуродованное сознание русского крестьянства тревожило многих писателей и мыслителей. С горечью описывал Максим Горький, как в годы скитаний по стране (в конце прошлого века) он встретил в деревне лишь «сурового реалиста и хитреца, который, когда это выгодно ему, прекрасно умеет показать себя простаком». Говоря о народных песнях, «грустных и жестоких сказках», тысячах пословиц и поговорок, Горький подчеркивал, как точно отражено в них отношение крестьянина к жизни: «Правдой сыт не будешь», «Что в том, что ложь, коли сыто» живешь», «Мужик не глуп, да мир — дурак», «Не бойся чертей, бойся людей»... Вывод мог быть только один: надо менять окружающую жизнь, и тогда начнет меняться и человек, и его сознание, и поведение.
И верно: в первые же годы после столыпинской реформы деревня начала быстро богатеть. А многие крестьяне показали, что могут эффективно и творчески работать на своей земле, потянулись к знаниям, к культурной жизни. Но этот выстраданный поворот был жестоко прерван Октябрьской революцией, кровавой гражданской войной. И лишь после ее окончания наступило для российского крестьянства несколько спокойных «нэповских» лет. Вновь подтвердилось: если никто крестьянину не мешает, он в короткие сроки может совершить чудеса, проявить свое трудолюбие, мудрость, хозяйственность, предприимчивость.

Да только... недолго музыка играла. Советское государство, сохранившее за собой собственность на всю землю, обрушило на деревню новое крепостничество — сталинскую коллективизацию. И на долгие десятилетия село оказалось обречено на разор, деградацию земли и человека, его души, ума, характера.

Так что влияние природных факторов на нашу жизнь — это одно, а антинародная политика властей — другое. Научиться бы нам вовремя различать, кто предлагает разумную программу (не манну небесную обещает, а открывает простор нашей собственной инициативе!), а кто пустыми обещаниями хочет загнать снова в клетку подневольной жизни, а значит, и разорения.

Но вернусь еще к нашему географическому положению и его влиянию на народный характер. Тысячеверстая отдаленность и отделенность от других стран, от больших городов формировала ощущение отъединенности, замкнутости, изолированности от мира. А отсюда рукой подать до настороженности по отношению ко всем «чужим», враждебности к иностранцам, то есть ксенофобии. Как говорил И. С. Тургенев устами своего героя Базарова («Отцы и дети»), «русский не может понять и простить тех, кто сморкается не так, как он».

Безграничность пространства и многочисленность населения породили и такое наше отличительное свойство, как слабая готовность к этнической солидарности (хотя она и вообще-то всегда сильнее у «малых» народов). А нет крепкой солидарности, нет и силы противостоять различным властолюбцам и авантюристам, желающим сесть на шею народу. Не раз в истории России отсутствие солидарности (наряду с другими факторами) позволяло разгореться восстаниям, революциям, гражданским войнам.

Я очень не хочу, чтобы в моих заметках прочли какие-то обвинения в адрес моего собственного народа. А если я и назвал несколько черт, затрудняющих наше движение к цивилизованному, процветающему обществу, то лишь из желания, чтобы все мы трезвее оценивали происходящее. Что же касается наших достоинств, то они широко известны, о них много сказано и написано. Это умение стойко переносить все тяготы и жертвовать собой во имя Родины. Это воинская доблесть, отвага, патриотизм, благодаря которым мир не раз оказывался спасенным от очередных претендентов на господство над ним — татаро-монгольских завоевателей, Наполеона, Гитлера... Здесь, видимо, будет уместно напомнить и о христианской жертвенности, свойственной русскому народу, о его «всесветности», а может быть, и о мессианстве.

Не могу не сказать и о глубоко укорененных в нашем национальном характере идей справедливости, равенства, коллективизма. Веками эти идеи поддерживались крестьянской общиной, а также православной церковью, ее учением о братстве людей. Именно эти черты русского народа позволили марксистам считать его глубоко склонным к социализму. Опираясь на эти особенности и захватив власть в стране, большевики сумели утвердить в сознании народа несовместимые, казалось бы, идеи — атеистические и христианские; пролетарские, отрицающие всякую собственность, и крестьянские; классовый подход, делящий общество на «наших» и «не наших», подлежащих дискриминации, и идеи всеобщего братства. Все это вместе в противоречивом единстве и составило суть советской идеологии.

Сегодня она рухнула — вместе с системой, ее породившей. Однако отголоски ее все еще дают себя знать. Проявились они и при выборах в Федеральное собрание. Опять демагогам, обещающим явно взаимоисключающие, нереальные блага, отдали симпатии миллионы избирателей. Очередной парадокс нашего сознания и характера, в котором всегда уживались противоречивые, подчас противоположные свойства: открытость и замкнутость, доброта и жестокость, «всемирная отзывчивость» и враждебность к чужим, гордость за свой язык и культуру и одновременно крайне небрежное к ним отношение. Двойственность, противоречивость на каждом шагу — эту особенность русского менталитета отмечали Н. Бердяев, Г. Федотов и другие крупные отечественные философы.

Не потому ли и развитие наше никогда не шло по прямой? Всегда зигзагами, всегда как маятник,— вперед-назад, вперед-назад. После каждой реформы — контрреформа, которая снова отбрасывала страну назад, ломала то новое, что строилось реформаторами. Одно хорошо: откат назад все же, как правило, не доходил до того рубежа, с которого начиналось продвижение, и — притормаживал немного впереди начальной вешки. Вот это-то расстояние — небольшое — и становилось пространством, завоеванным реформой, пространством прогресса. Вот так, боясь перемен, двигались мы — небольшими шажками, а потом жаловались, что плохо живем, что отстаем от многих других стран.
Неужели и впредь останемся верны этой традиции? Не переломим ее?

Наш уход от тяжелейшего — советского — периода отечественной истории некоторые почему-то представляют себе как конец величия России. Но разве величие страны в ее размерах?! Или в том, сколько самого грозного оружия она имеет? Величие страны — в ее свободе и процветании, в благополучии ее граждан, в укреплении демократии и законности. Хочется верить, что мы вступили на путь, ведущий к этим целям.
Вот поэтому, обращаясь вновь к тем строкам Тютчева, которые приводились в начале статьи, я хотел бы повторить их, «исправив» в последней строке — да простится мне эта дерзость! — лишь одно слово и сказать: «В Россию нужно только верить!»

Михаил Вылцан