
В какой-то момент у нас возникает потребность в непредвзятом, широком, исторически объемном взгляде на происходящие вокруг нас и с нами перемены. Приглашением к размышлению могут послужить заметки известного нашему читателю публициста, представляющие собой журнальный вариант глав новой книги Тамары Афанасьевой «Душа и дело», готовящейся к выходу в издательстве «Молодая гвардия».
Проблема отношений лидеров и их последователей меня мучит давно. На всех уровнях человеческих отношений: лидера страны, лидера семьи, лидера коллектива. Законы-то действуют одни и те же.
Недавно довелось мне прочитать анафему власти вообще, провозглашенную известным художником Б. Жутовским: «...И что страсть к размножению - любовь - по сравнению со страстью к власти... Да, друг мой, безумная радость унижать и уничтожать выше и лучше тебя рожденных. Какая-то тайная биология стоит в тишине и тихо улыбается: печальный и уставший Воланд, в чьем мире власть - это высшая ценность, и те, кто ею наделен, — поводыри, а те, кто лишен ее - овцы».
Вот так, максималистски, пишет человек зрелых лет. И не замечает, насколько сужает сложнейшую проблему личных и общественных связей, соподчинений у поводырей и овец, которую человечество решает всею своею историей.
Б. Жутовскнй вспомнил М. Булгакова. Мне же на ум пришел В. Шекспир. Четверть века назад сподобилась я видеть постановку «Короля Лира» в шекспировском королевском театре и общаться с великим режиссером Питером Бруком, который сумел очистить эту заигранную до дыр трагедию от предрассудков шекспироведов всех стран и народов. Для меня спектакль с Полом Скоффнлдом в заглавной роли шел под комментарий Брука (я брала у него интервью) и потому был откровением вдвойне.
Представьте себе: на сцене — деревянный помост и грубо сколоченный деревянный трои, скамьи - для придворных.
Все одеты в платья и плащи из небрежно сшитых кожаных пластин. («А кто сказал, что при дворе мифического Лира была помпезность и роскошь елизаветинских времен?» - вопрошал и одновременно утверждал Питер Брук.) А Лир-то, Лир — какой непривычный! Ничем не напоминает классического среброголового мудреца, величественного старца. Скорее, напротив: сварливый, нелепый в прихотях старикашка. Властолюбивый, не терпящий возражений. Скрипучий, монотонный голос, ворчливые интонации, переходящие в резкий вскрик, много говорят о том, как правил этот владыка. «Власть — она требует повиновения», — скажет он потом, в изгнании, и тем обозначит главный свой конфликт с дочерями.
Подчинение и покорность — единственное, чего требовал король от своих подданных и от своих детей, которых не отличал от прислуги. Поэтому-то Гонерилья и Регана с такой готовностью декламируют слова любви и преданности отцу-королю), ведь это всего лишь выполнение придворного ритуала. Нежелание Корделии участвовать в этом спектакле, ее заверение, что любит она, как подобает дочери, родителя, принимаются за оскорбление королевского достоинства: какой он отец? Он — владыка!
Но вот власть вместе с имуществом перешла в руки дочерей. И уже от Лира требуют подчинения и смиренности. Теперь его черед вкусить норов и гнев властителей. Его самого не остановило чувство отцовской любви к Корделии и дружбы к верному Кенту, когда он их изгонял за «непочтительность». Потому и его дочери не ведают иных человеческих связей, кроме самовластья одних м покорности других. Гонерилья и Регана, по Бруку, — не выродки и немыслимые фурии. Они — точные копии своего отца-самодура. Открытие этой преемственности и составляет истинную трагедию Лира. Самая большая его беда — не скитание без крова и помощи, не буря, едва не убившая старца. Самая большая беда — сознание, что вся жизнь ушла на служение фетишу ...... королевскому венцу, символу безграничной, власти над другими. А настоящее счастье — вот оно. даровое: любовь, дочери, верная дружба...
Вроде бы и прав наш современник Б. Жутовский, говоря, что люди готовы заплатить всем благополучием за эту отраву — власть над себе подобными. Но тут не принимается во внимание, что любовь и дружба — есть тоже власть и, может быть, более могучая и необоримая, нежели социальная. Оттого и разделяем мы носителей власти на лидеров формальных (официальных) п неформальных (избранных каждым по воле и охоте, по любви и интересу). И все мы для кого-то поводыри, а перед кем-то овцы. И в течение одного дня можем менять свое состояние ведущих и ведомых.
В своей родной семье я до недавнего времени была невесткой, значит, в определенной степени ведомой свекровью, но уже и сама свекровь, мать и бабушка. Мне в тягость подчиняться и слушаться, но очень хочется, чтобы младшие члены семьи уважали мое мнение, хотя бы прислушивались к нему. Однако для меня «высший авторитет» — самый маленький человечек, внук Никита, кому противостоять частенько нет и сил, и воли. И он это очень чутко улавливает, начинает потихоньку меня засупонивать. Какая тут «биология»? Бог ее знает. Но механизм этот вечный: кто больше любит, тот — ведомый, «предмет любви» — властелин.
Власть любимых, родных и друзей определяет не только наше бытовое поведение, но и выбор профессий, политические интересы, культурные пристрастия, эстетические вкусы. Мы порой ею тяготимся, даже бунтуем, но все же без нее нам жизнь не в жизнь.
Выйдя из дома, мы попадаем под власть множества официальных лиц: служащих различных учреждений, куда мы вынуждены обращаться, милиционеров, регулирующих уличный порядок, продавцов, приемщиков ателье, врачей, которым мы доверяем свою жизнь уже не в переносном - в прямом смысле слова. Но известно, что все они тоже постоянно меняют роли. Сейчас попробуй скажи: кто кем управляет? Председатель исполкома или рядовой хирург? В одном случае — один, в другом — другой. И все те, кто так или иначе управляет нами, могут потерять имя, достоинство, а то и свободу, если против них сплоченно выступят претерпевшие от их своеволия подчиненные.
А власть деятелей искусства над нашими умами и душами?! Они иной раз и ведать не ведают о масштабе своего воздействия. Вспомним признание героя «Крейцеровой сонаты» Льва Толстого о том, как забирал в абсолютное рабство весь его организм искусный музыкант, как навязывал ему свои настроения, которые не имели под собой реальной причины. Как он, здоровый, счастливый, тосковал, отзываясь на тоскующие звуки скрипки. А что происходит с юнцами на концертах их кумиров, рок-королей. Это ли не апогей власти?!
Есть еще власть науки и предрассудков, власть моды и власть традиции. И все эти путы могут быть полезны человеку н обществу и смертельно им вредны.
Потому и возражаю Б. Жутовскому: власть — это не что-то внешнее по отношению к нам. Нами управляют те и тогда, кому и когда мы не хотим или не можем противиться.
Мой сын заразился интересом к типологии человека. Начитавшись философов прошлого и психологов современности, он вывел свою схему-систему отношения людей к власти. Приблизительно это выглядит так.
Первый тип. Вождь, царь, лидер — как ни назови, но это человек, чья основная ведущая сила — личностно-волевая. то есть утверждение приоритета собственного «я» во что бы то ни стало. Такому все равно, где, чем и кем управлять, но он должен быть в любой ситуации впереди, на боевом коне. Самая яркая фигура, конечно, Наполеон. Подражателям его несть числа. «Мы все глядим в Наполеоны — двуногих тварей миллионы» (О, добрый Пушкин, о, беспощадный Пушкин!). «Переменчивость» Наполеона стала притчей во языцех: дескать, был офицером королевской армии, потом - командующим революционными силами, членом директории, затем — единоличным правителем республики, а там — императором. Вроде бы человек предавал свои принципы и своих властителей, соратников и подчиненных. На самом деле он - предельно последовательный и верный служака одной-единственной цели и страсти: всеохватному желанию быть предводителем людей, чем большего числа, тем лучше. А какое там знамя развевается над головами толп, устремившихся ему во след, — республиканское или монархическое, — не суть важно. Точнее: пока он еще только борется за власть и нуждается в соратниках, конечно, он — за республиканское правление. Но, взгромоздившись на вершину пирамиды, он не потерпит никого рядом с собой. Его представление о мире сводится к простейшей конструкции: я и все остальные за мной.
Человек с подобной ориентацией непременно будет стремиться устроить свое личное царство. Может, совсем маленькое и невзрачное, например какое-нибудь НИИ-заготскот. Для таких понятия власть и диктатура синонимы. Потому они ненавидят чужую волю, как бы ни была она справедлива и разумна. И бунтуют против нее. Потому они преодолевают невыносимые для других тяготы борьбы против режима чужой диктатуры. Потому неостановимы в достижении собственной и единоличной власти.
К такому заключению меня подвел, как ни странно, Борис Пастернак, в своей удивительной поэме «Спекторский» так аттестовавший двух мальчиков:
«Он наблюдал их, трогаясь игрой
двух крайностей, но из того же теста.
Во младшем крылся будущий герой,
А старший был мятежник, то есть деспот».
Мятежник и деспот - в одном лице! Истории нашей революции просто перенаселена такими типажами. Может, революции и происходят тогда, когда в определенной стране накапливается избыток людей первого типа? Или, наоборот, смутное время открывает для них возможность самовыражения? Кто скажет, какая тут закономерность и последовательность?
Кстати, о его антиполе, кого Пастернак поименовал «будущим героем». Он. пожалуй, сопрягается со вторым типом в доморощенной типологии моего сына. Это прирожденный демократ и одновременно аристократ духа. Он не выносит насилия над собой, как и первый. У него сильно развито чувство собственного достоинства. Но у него нет жажды управлять другими, даже если очевидно его превосходство над окружением, и оно готово отдать ему бразды руководства. Нередко он становится лидером какого-то сообщества единомышленников, соратников, властителем дум. Но, как правило, его власть не обладает очевидной и абсолютной силой.
Его живо берут в кольцо люди иного типа и либо спихивают с пьедестала, упрятывают куда подальше: в ссылку, в психушку, либо держат в качестве мудрого визиря, прорицателя, юродивого. Примеров — тьма: Чаадаев, Циолковский, Федоров, Чехов — первые, кто приходит на ум из нашей истории.
Прирожденному демократу свойственно «дворянское чувство равенства со всем живущим» (снова Б. Пастернак — «Доктор Живаго»). Это — человек, у которого отсутствуют чувство и сознание иерархии. Этакая кошка, которая гуляет сама по себе.
Вот как евангелист Лука описывает искушение Иисуса Христа дьяволом:
«И возведя Его на высокую гору, дьявол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени, и сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее; итак, если Ты поклонишься мне, то все будет Твое.
Иисус сказал ему в ответ: отойди от меня, сатана; написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи» (с. 1087).
Христос сострадал блуднице, мыл ноги ученикам, вместо того чтобы карать слабых и грешных людишек. А потом отдал себя на поругание и распятие, но так и не прибегнул к своей божественной возможности — утвердить свою власть над теми, кого был призван спасти. Отвергнувший царскую власть, он обрел ее над умами и душами миллионов землян, дал животворный огонь для нравственного чувства в искусстве и человеческих отношениях на тысячи лет. И потому он — явление мирового духа даже для искренних атеистов.
Но какая печальная закономерность при этом обнаруживается. Власть социальная редко осуществляется теми, кто ее более всего достоин. И прежде всего потому, что они сами ее избегают, уклоняются от золотого венца, порой предпочитая венец терновый. Но эти же демократы-аристократы первыми сетуют на то, что политика и мораль никак не стыкуются, что политика сплошь и рядом делается людьми властолюбивыми и своекорыстными.
А между тем сетования эти тщетны: роли обозначены характерами, природой. Один правит, другой его критикует, ему противостоит. Общество без вторых протухает, как заболоченный пруд. Они и есть соль земли, совесть граждан. В авторитарной, деспотической системе, в коей мы пребывали до сих пор, они, занимаясь наукой, искусством, хозяйством, нередко обретали успех, официальное признание. Но еще чаще их обкрадывали ловкачи, многочисленные руководящие «соавторы». Кому из них вовсе невмоготу была атмосфера унижения и разбоя, уходили в сторожа, в дворники, в лесники, в геологи, в бичи. Самые непримиримые оказывались в изоляции за границей. В общем, картина достаточно знакомая нашему поколению.
На таких всегда смотрели с надеждой, требуя жертвенного противостояния. Вот как писал про них А. Чехов, застенчивый и несгибаемый противник всякого насилия: «Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там И сям, интеллигенты они пли мужики, в них сила, хотя их мало. Они играют незаметную роль в обществе, они не доминируют (подчеркнуто мной. - Т. А), но работа их видна. Что бы там ни было... нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер - и все это делается, несмотря ни на что».
Ставить нравственные вопросы, «несмотря ни на что», мучительно стремиться к чести и истине — таков вечный крест людей этих, аристократов духа.
Вроде бы обновляющееся наше общество должно их наконец востребовать. Но и теперь никто им ковровой дорожки под ноги не постелет. Напротив, именно они нынче столкнутся с яростным сопротивлением великой рати, заполнившей все этажи и коридоры власти, а рать эта состоит в основном из представителей следующего, третьего типа.
Итак, третий тип — трусливый деспот и лукавый раб в одном лице. Он готов самозабвенно служить Первому, пока чует его сильную руку. Ослабленного льва безжалостно пинает или обирает. Он умеет раствориться в свите Лидера, довольствоваться скромным содержанием, объявляет себя истым демократом, не смущаясь, напички-вает речь цитатами и ссылками на Учителя. Но при этом будет день и ночь лелеять высшую цель, которая у него, как и у Первого, полная власть.
Пожалуй, это самый распространенный тип диктаторов разного уровня и масштаба в многочисленных тоталитарных государствах. Приглядишься к разным фюрерам-вождям - несхожие биографии, нации, вроде бы разная историческая основа, а поразительное сходство: выскочка на троне, парализующий всё вокруг нетерпимостью и страхом. Мне думается, что страх, исходящий от них, и объясняется их сознанием незаконности своего возвышения. Это страх разоблачения того, что они из грязи — да в князи. Оттого - террор как
универсальное средство утверждения собственной значимости и неприкосновенности. Оттого — приверженность к атрибутам власти: громким званиям, орденам, памятникам, пышным празднествам и ритуалам.
Трусливого тирана-выскочку сложно отличить от прирожденного Лидера. Но есть надежные, хоть и немудрящие тесты. Роль короля, как известно, в значительной степени играет его свита. Так какая же свита лучше всего годится человеку, выскочившему наверх из свиты? Если Первый охотно окружает себя демократами-соратниками, доверяя им ответственные задания и целые отрасли, то Третий ни за что не потерпит рядом с собой независимую, критически мыслящую и самостоятельно действующую личность.
Он ставит под свой неусыпный контроль все и вся. Оттого в конце концов рядом с ним остаются преимущественно те, кого не тяготит постоянный контроль и указующий перст,— ретивые исполнители. На их однообразном фоне Третий выглядит выдающейся фигурой. На любом ином он чувствует себя неуютно. Вот эта отличительная особенность и есть тест для Лидера: его отношение к другой, яркой и талантливой, критичной личности. Не выносит ее выскочка, халиф на час. Пусть этот «час» и длится долгие годы, завоеванные интригами и террором. Разоблачение грядет на суде истории.
Представляю, что эти размышления могут показаться далекими от нашей ежедневной сутолоки. Увы! Я тоже так считала. А теперь, оглядываясь на собственный опыт конфронтации с. начальством, корю себя: порой сражалась с Первыми, когда можно и нужно было с ними сотрудничать. Но где там — ломила без оглядки. И расчищала дорогу к руководящим креслам лукавым лакеям. Третьим, с которыми ни сотрудничать, ни воевать по-честному невозможно.
По привычке искала определение этого типа людей одним словом. Лучше не нашла - название популярного романа С. Есина «Имитатор». Имитатор вообще, всего чего угодно: демократии, нравственности, принципиальности, даже — воли, ума, своей суперзначительности.
Четвертый тип - пожалуй, самый распространенный — исполнители. Не обязательно все они роятся где-то в низу общественной пирамиды. Без их поддержки и сотрудничества не обходится ни правитель, ни демократ-аристократ. Чем больше союзников-исполнителей завербует на свою сторону Лидер, тем верней и надежней его успех.
Порой исполнители занимают высокие державные посты, вроде нашего бывшего премьера В. Молотова, которого все аттестуют как беспрекословного и точного порученца. Может, потому никто из близко знавших этого главу великого государства ничего определенного не мог сказать про его «руководящую и направляющук деятельность».
Надо признать, что во все времена дея телей такого рода отмечали и привечали, независимо от уровня и характера их способностей. Среди них выделяются «преданные без лести» работники, имеющие множество достоинств: они более доверчивы, открыты, порядочны, без комплексов ущербности. Литературное воплощение — Савельич из «Капитанской дочки» Пушкина... Своей грубоватой прямотой они иногда производят впечатление человека независимого в суждениях и поступках, почти демократа-аристократа, только не воспарившего в высотах духа и мысли. Вся беда их — или вина? — заключается в том же, в чем и достоинство: в верности, преданности, в безоглядной некритичности по отношению к ведущей идее и к Лидеру.
Нам трудно понять, отчего это многие люди, узнавшие о гибельных последствиях правления И. Сталина, «отца народов», никак не могут отрешиться от поклонения этому кровавому тирану. Механически твердят про славу, про порядок, про достижения, хотя уже доказано с цифрами и фактами в руках — все это мираж и сказки, им и его приближенными созданные.
Исполнителю, имеющему какое-то устоявшееся мировосприятие, трудно, почти невозможно поменять свои представления и привычки. Когда у него отнимают «руководящую и направляющую силу», он делается несчастным и напуганным, словно дитя в дремучем лесу. А с перепугу порой кидается во все тяжкие за любым горлодером, кто бы ни позвал в привычном направлении. Лишь бы самому не решать вопросы ближней и дальней перспективы и ничего не менять во взглядах и обычаях.
Итак, четыре основных типа отношений между ведущими и ведомыми. Мятежиик-тиран, демократ-аристократ, тиран-лакей, вершитель-исполнитель. Мы несем в себе способность к любому способу социального поведения. И чередуемся в ролях даже в течение дня. не только жизни. Однако есть у каждого из нас отличительная, предпочтительная черта. Что для нас более свойственно, органично: командовать или подчиняться и какое общение нас меньше коробит - то и будет признаком принадлежности к тому или иному типу.
После этой статьи часто читают:
Просмотрено: 6564 раз