Главная » Семейные Отношения » Создать образ другого человека


Создать образ другого человека

Семейные Отношения

Jans

11 декабря 2008

Напечатать

Создать образ другого человека
Развиваем способность к перевоплощению

Искусство нередко ставит перед ху­дожником задачу — создать образ другого человека, отличного от ав­тора, обладающего собственными ценностями, чувствами, поведением, и увидеть жизнь, встав на его точ­ку зрения. А для этого художник должен, как обычно говорят, обла­дать даром перевоплощения. То есть в воображении своем уметь стать (в большей или меньшей мере) тем, чей образ он создает.
Мы привыкли к тому, что перевоп­лощение требуется от художника, ко­гда он создает образ другого чело­века. Но всегда бываем поражены, когда встречаемся в искусстве с удач­ными попытками увидеть глазами ге­роя произведения жизнь животных, растений, даже вещей. Вспомним то счастливое удивление, которое вызывает у нас знаменитый «Холстомер» Л. Толстого, чеховская «Каштанка», «говорящие» вещи X. К. Андерсена... Силою воображе­ния художник приоткрывает для нас дверь в другую, таинственную жизнь.
Эту способность «быть другим» и сами художники иногда отмечают в себе с удивлением. О. Бальзак так писал о ней: «Слушая этих лю­дей... я приобщался к их жизни, ощущал их лохмотья на своей спине и сам шагал в их рваных башмаках; их желания, их потребности — все передавалось моей душе или, вернее, я проникал душою в их душу... От­куда у меня такой дар? Что это — ясновидение? Я никогда не пытался определить источник этой способно­сти, я обладаю ею и применяю её — вот и всё...»
Никогда не пытался определить... А если все-таки попытаться? Если задуматься, откуда у человека бе­рется этот волшебный дар — способ­ность видеть мир глазами другого, понимать его, угадывать его внут­реннее состояние, сокровенные же­лания, предвидеть характерные чер­ты поведения? Нужно ли говорить, что такая способность необходима не только в художественном творчест­ве, но и во всей нашей жизни?
Что же касается искусства, то мы должны не только понять другого, увидеть мир его глазами, но и воп­лотить это наше видение в сцени­ческой, литературной, пластической форме. И если далеко не все мы уме­ем встать на точку зрения другого, то уж создавать образ другого прак­тически не приходится никому, кро­ме работников искусства. Никому — из взрослых людей. Но стоит нам вернуться в мир собственного детст­ва, и каждый вспомнит: было такое время, когда он редкий день не во­ображал себя кем-то другим. Ведь детство не обходится без игры, в которой ребенок охотно берет на себя определенную роль: мамы или дочки, врача или больного, волка или зайца. А приняв роль, надо ее «вести» — вообразить, что сделает и скажет в такой-то ситуации мама или доктор, двигаться так, как двигались бы они, даже говорить голосом маминым или «докторским». И любое отклонение от логики и правды роли, возврат к твоему собственному привычному поведению воспринимается партне­рами по игре как ее разрушение.
...Играли в «дочки-матери». Пока чай с вареньем пили понарошку — все было хорошо. «Мама» кормила «дочку» из игрушечного блюдечка, строго выговаривала ей за плохое поведение за столом, «дочка» стара­тельно не слушалась, и т. д. Но вот появляется настоящее варенье, «ма­ма» накладывает его в те же игру­шечные блюдечки, но, забыв вдруг про «дочку», начинает есть сама. И тотчас раздается «дочкино» возму­щенное: «Я так не играю! Такие мамы не бывают, чтобы вперед детей варенье ели!»
Игра прихотлива и требовательна. Сегодня ребенок зайчик, а значит — боится, убегает, прячется. Завтра — волк: нападает, рычит, преследует. Сейчас ему досталась роль доброго и трудолюбивого, а потом он должен превратиться в ленивого или злого. Сколько таких переходов от себя к другому совершается в детстве!
В них-то и раждается — маленькая поначалу — способность «бывать другим», строить в воображении по­ведение, отличное от собственного, и выражать его нехитрыми игровыми средствами.
На более раннем этапе развития игры ребенка предмет, с которым он играл, мог становиться всем, чем угодно: палка — лошадью, ку­бик — хлебом, башмак — автомоби­лем, лишь бы было какое-нибудь сходство по цвету, форме, функции и т. п. А позже, когда игра становится ролевой, сам ребенок учится делать­ся «всеми» и «всем». Тут-то и воз­никает, пусть пока в самом неразви­том виде, способность к перевопло­щению, и этот зародыш надо охранять и растить, если мы хотим раз­вить у ребенка художественное воображение.
Значит, нужно, во-первых, стре­миться к тому, чтобы ребенок как можно больше играл в ролевые игры. И во-вторых, сохранять и закреплять родившиеся в этих играх качества творческого воображения и помогать их дальнейшему развитию.
Начнем с того, что будет по си­лам и взрослому, и ребенку, — поста­раемся взглянуть на один и тот же предмет глазами человека, находя­щегося в разных эмоциональных со­стояниях.
Возьмем, например, яблоко и по­пытаемся описать его сначала с точ­ки зрения заболевающего человека, а затем — с точки зрения выздорав­ливающего. Или попробуем взгля­нуть на одну и ту же горбушку черно­го хлеба глазами проголодавшегося, только что вернувшегося с холода домой человека, а потом — глазами того, кто недавно пообедал, да еще попил чаю с тортом...
Каждый из нас бывал, разумеется, и больным, и выздоравливающим, и сытым, и голодным. Но то, что в зависимости от состояния можно одно и то же. видеть по-разному, выделять в предмете различные его стороны и качества,— это будет для ребенка настоящим открытием! И уже это открытие — важный шаг на пути развития способности к пере­воплощению. Ведь оно потребует от ребенка внимания к внутреннему миру, точнее — к взаимодействию внешнего мира и мира внутреннего.
...Яблоко было довольно крупное, блестящее, яркое, чуть вытянутой формы, почти все красное, с неволь­ной желтизной. С одного бока — «большая вмятина, на другой стороне — три темных точки. Таким могут видеть его все участники занятий. А каким оно предстает в их этюдах? Вот два из них, выполненные одним и тем же автором.

Яблоко глазами заболевающего.
(Из больничного окна.)
Яблоко красное, яблоко на пир.
В яблочной кожурке отражен мир.
С небом и землею, с облаками,
С буйными ветрами и дождями.
И свежая, чистая, как слеза,
Скользит по шкурке капелька.
Прошла гроза.

Яблоко глазами выздоравливающего.
Во рту не будет больше вкуса ле­карств и не больно будет глотать. Интересно, какой будет во рту вкус, если съесть то яблоко, что лежит на подоконнике?
На первый взгляд впечатление об этих этюдных работах, скорее всего, благоприятное: автор выхо­дит за рамки заданного (яблоко пе­реносится в другую обстановку — в больничный сад, на подоконник); есть и попытка передать состояние выздоравливающего человека (во втором этюде); наконец, стихотвор­ная форма, добровольно выбранная автором, должна придать первому этюду особую выразительность. Но справился ли автор на самом деле с поставленной задачей? Увидел ли он яблоко — вполне конкретное — глазами человека, находящегося в разных состояниях?
Если мы еще раз внимательно вчитаемся в текст, то должны будем ответить отрицательно.

Таким, как в первом этюде, яблоко может представиться и заболеваю­щему, и здоровому, и выздоравли­вающему (даже скорее всего — по­следнему!). Во втором этюде автор вообще не делает попытки «увидеть» яблоко, о котором пишет. Все это по­казывает, что переход на другую точку зрения сопряжен для автора с определенными трудностями, что необходимые для этого качества во­ображения развиты у него недоста­точно.
В других случаях подобные труд­ности выражались в полной произ­вольности описания: так, наше ябло­ко становилось «кособоким», «гни­лым» и даже... «зеленым».
Но вот работы, в которых автор при описании яблока сумел «перевоп­лотиться». И в заболевающего че­ловека: «...Противное, теплое, глад­кое. Три черных крапинки на нем, как оспа. Исцарапанное, побитое. Са­мо — ужасно красное, но какие-то серые тени падают от него. Они режут глаза. От него сладко пахнет, у меня возникает чувство, что я пе­реела конфет...» И в выздоравли­вающего: «Как здорово оно пахнет! Какое оно холодное, твердое! Бели
его надкусить, то оно захрустит и из него так и брызнет сок. Надо же — почти не побитое, хотя уже весна. И хотя оно красновато-корич­невое, напоминает оно весеннюю тра­ву и одуванчики... И вовсю жужжат пчелы... В нем так крепко сидит ножка, и оно так крепко обтянуто блестящей кожицей, что смотреть на него весело».
Чем примечательны эти этюды? Наше яблоко а них вполне узна­ваемо, хотя описание выражает диа­метрально противоположную его оценку. Передавая разные эмоцио­нальные состояния, автор как бы «вычерпывает» из одного и того же предмета разные его характеристики, но ни в чем не допускает произ­вола. Так, один и тот же красный цвет в одном случае кажется «ужас­ным», в другом — напоминает о ве­сеннем пробуждении природы; не­большая вмятина то предстает как дефект («исцарапанное, побитое»), то как признак особой стойкости («почти не побитое, хотя уже весна»).
Приведенные выше этюды принад­лежат старшеклассникам, но и млад­шие дети могут на определенном уровне справляться с аналогичными заданиями. А после этого им будет проще сделать следующий шаг — попытаться взглянуть на мир глазами кого-то, кто ничуть на тебя не по­хож, кто не может жить, думать, чувствовать так, как ты.
Начнем с понятной и близкой детям игровой ситуации. Предло­жим им, например, сыграть в «кро­кодила и обезьяну»; а когда игра на­чнется, будем комментировать диа­логи играющих, постепенно вводя те требования, которые направят вооб­ражение детей по нужному руслу.
Вот, допустим, крокодил и обезья­на завели такой разговор: «Как тебя зовут?» — «Обезьяна. А те­бя?» — «А меня — крокодил. Давай дружить?» — «Давай. Ты любишь иг­рать в футбол?» И т. д. В таком раз­говоре пока нет ничего «обезьяньего» и «крокодильего», а значит, нет и попытки встать на точку зрения героев. Это легко поймут и сами де­ти (особенно — не участники игры, а зрители), если им задать простой вопрос: «Наши герои разговаривают так, как разговаривали бы звери, или так, как обычно разговаривают дети?» И тут мы высказываем первое требование: не забывать, кто такие — герои нашей игры. Подумать, о чем они скорее всего могли бы завести разговор. И диалог сразу перестра­ивается. Теперь он звучит примерно так: «Где ты живешь?» — «В реке. А ты?» — «Я в гнезде, на дереве.
А ты что ешь?» — «Всяких зверей. А ты?» — «Я люблю бананы и фрук­ты всякие. А почему ты зеленый?» — «Потому что меня так труднее заме­тить в траве. А почему ты корич­невая?» И т. д.
Здесь уже видна попытка предста­вить себе образ жизни героев, их внешность, но дети пока обменива­ются знаниями о своих героях, не пытаясь «стать ими», взглянуть на мир их глазами.
Обострим сюжет игры. Пусть обезьяна и крокодил не просто мир­но беседуют (дети легко согла­сятся, что они скорее враги, чем друзья), а находятся в гораздо бо­лее сложных отношениях: например, крокодил задумал съесть обезьяну, заманивает ее в ловушку, а она по­нимает его хитрости. При этих усло­виях характер диалога опять меняет­ся: «Скажи; пожалуйста, у тебя банан сейчас не упал? А то что-то гнутенькое лежит...» — «Нет, кроко­дил, не упал». — «Слушай, иди сюда, поивраем!» — «У меня тут, наверху, дел много...» — «Мне, что ли, полезть к тебе? Я бы тебе помог. А то лежу да лежу в воде целый день. Совсем не работаю».— «Нет, ты работаешь: ты за мной охотишься!»— «Ну, по­годи, обезьяна! Я тебя еще встречу на водопое!»
Здесь уже обезьяна стала умной и осторожной обезьяной, а кроко­дил — коварным и злым крокодилом. Дети оказались способны не только к переходу на точку зрения героев, но и к выражению в репликах их характеров и отношений.
Придумать сюжеты и персонажей для подобных игр нетрудно. Труднее комментировать игру, помогая вести ее так, чтобы ребенок все глубже постигал внутреннюю жизнь того, кем он себя воображает, и чтобы у него накапливались средства для выражения этой внутренней жизни. Поэтому полезно обсуждать все на­ходки детей — будь то интересная черта действительности, которая важна с точки зрения изображаемого персонажа, или точное, характерное слово, а также интонация, ритм, пластика движений, выражающая характер героя. Этот тщательный контроль за качеством исполнения роли и отличает наши занятия от обычных игр.
Когда ребенок поймет требование добиваться характерности и вырази­тельности, научится достаточно лег­ко вести диалог с позиций разных действующих лиц, можно перейти к индивидуальному сочинению этю­дов.
Предложим детям описать аквари­ум с точки зрения его владельца, а потом — с точки зрения рыбки, которая в нем плавает, и хозяйско­го кота. Или — увидеть какой-нибудь предмет, например , глазами птицы, собаки, совсем маленького ребенка... Запишем рассказы детей и обсудим, удалась ли попытка пред­ставить себя тем «другим», от лица которого ведется рассказ. Подходя­щие ли отобраны детали, характе­ризуют ли они героя? Выразительны ли слова? Выдерживается ли точка зрения героя в течение всего расска­за, или временами наш автор начи­нает говорить собственным голосом и видеть мир по-своему, а не таким, каким увидела бы его птица, случай­но залетевшая в комнату; или совсем еще несмышленый малыш?
До сих пор мы говорили о том, как представить мир другого в литератур­ном этюде и в ролевой игре, кото­рая переходит в простейшие формы сценического творчества. А можно ли решать подобные задачи средства­ми искусства изобразительного?
...Несколько детей семи-восьми лет рассказывали наперебой о живот­ных, которых они любят, чьи повадки и характер им знакомы. Кто-то, ув­лекшись, рассказал и о том, что... приснилось его любимому коту. И ро­дилось необычное задание: нарисуй, что видит во сне кот или петух, рыбка или заяц... Покажи, что лю­бит или, напротив, чего боится животное, которое вызывает у тебя интерес.
Здесь проникновение ребенка в мир другого существа выражается особыми средствами, свойственными именно художественно-изобрази­тельной деятельности. Многие дети скажут, например, что зайцу снится вкусная морковка или капуста, но как по-разному можно изобразить это! Например, один ребенок нари­сует в меру своего умения спящего под кустом зайца, а над его головой, в стандартном «облачке», морков­ка - тоже обыкновенная, увиденная отнюдь не глазами размечтавшегося зайчишки. А вот совсем другой ри­сунок: огромный кочан капусты, раз­мером и цветом подобный соседне­му холмику, и реющая в простран­стве непомерной величины морковка, такого же цвета, как солнце и как яр­кий флажок, почему-то водруженный на дереве. Это уже, действитель­но, мир заячьей мечты! А что снится воинственному петуху? Мо­жет, достойный соперник, который сверкает опереньем на фоне голу­бого неба! А каким приснится кош­ке пес, который гоняет ее по дво­ру? Едва ли таким облезлым, забав­ным и в общем-то небольшим, каким видит его сам рисующий мальчик. Скорее — огромным, заслоняющим своим грозным силуэтом весь двор с играющими детьми и неосторож­ными голубями, за которыми мож­но было бы хорошо поохотиться!
Конечно, содержание этого зада­ния, при всей его привлекательности для детей, при всей пользе, кото­рую оно может им принести, доволь­но далеко от того, чем обычно занимаются художники. Может во­обще показаться, что дар перевоп­лощения, необходимость которого очевидна в творчестве актера и писа­теля, не так уж и нужен в искус­стве изобразительном (исключая книжную иллюстрацию или работу театрального-декоратора). Но это да­леко не так.
Не будем забывать, что способ­ность видеть мир глазами другого — это в то же время способность соприкоснуться с его духовным ми­ром, понять и почувствовать его внутреннюю жизнь, его человече­скую индивидуальность. А понять внутренний мир другого — это значит и в себе самом найти что-то род­ственное ему, чего, может быть, раньше и не ощущал в себе. При этом другой человек сохранит, конеч­но, свою неповторимую индивидуаль­ность, он останется для нас другим, но не чужим.
Без всего этого невозможно, на­пример, портретное искусство. М. Сарьян так говорил об изобра­жении человека: «Ты должен ра­скрыть его для себя и суметь уви­деть в нем и себя, свое отношение к нему». И дальше: «Закон» этот остается в силе и в том случае, если пишешь, скажем, Масис (гора Арарат), развалины Зварт-ноца (древний храм в Армении)... или любой другой пейзаж». Без этого, по мысли Сарьяна, как и многих мастеров искусства всех времен, «не создается ни один ху­дожественный образ».
Свойственное художественно раз­витому человеку отношение «родст­венности» и понимания не ограничи­вается другими людьми, но распрост­раняется на весь мир — на природу, на произведения человеческой куль­туры. Во всем он находит себя, все находит в себе... Здесь мы ка­саемся глубинного пласта художест­венной одаренности человека — эстетического отношения к действи­тельности. Но эта тема требует осо­бого разговора.

А. Мелик-Пашаев
3. Новлянская







После этой статьи часто читают:

  • Навыки поведения
  • Счастлив тот, кто отдает
  • Шаблон Photoshop – Экипаж МКС
  • Укрощение капризного ребёнка
  • Ангина у маленького ребенка
  • Чем помочь своим стеснительным детям?
  • Плохие привычки хороших детей


  • Просмотрено: 5881 раз

    Добавление комментария

    Имя:*
    E-Mail не обязательно:
    Введите код: *

    Поиск по сайту

    Карта сайта:
    1 ,2 ,3 ,4 ,5 ,6 ,7 ,
    8 ,9 ,10 ,11 ,12 ,13
    Пользователи  Статистика

    Архив новостей

    Март 2020 (3)
    Сентябрь 2019 (9)
    Май 2019 (3)
    Январь 2019 (3)
    Май 2018 (3)
    Апрель 2018 (3)

    Правила

    Наши друзья

    Новости партнеров

    01Категории

    02Популярные статьи


    03Опрос на сайте

    Вам понравились наши статьи? Сделайте комментарий и проголосуйте, пожалуйста. Нам важно ваше мнение.

    Отлично, добавил в закладки
    Хорошо, статьи понравились
    Кое-что интересно, выборочно
    Скучные статьи
    Оставил комментарий
    Читать и писать неумею


    04Календарь

    «    Март 2024    »
    ПнВтСрЧтПтСбВс
     
    1
    2
    3
    4
    5
    6
    7
    8
    9
    10
    11
    12
    13
    14
    15
    16
    17
    18
    19
    20
    21
    22
    23
    24
    25
    26
    27
    28
    29
    30
    31