
Развиваем способность к перевоплощению
Искусство нередко ставит перед художником задачу — создать образ другого человека, отличного от автора, обладающего собственными ценностями, чувствами, поведением, и увидеть жизнь, встав на его точку зрения. А для этого художник должен, как обычно говорят, обладать даром перевоплощения. То есть в воображении своем уметь стать (в большей или меньшей мере) тем, чей образ он создает.
Мы привыкли к тому, что перевоплощение требуется от художника, когда он создает образ другого человека. Но всегда бываем поражены, когда встречаемся в искусстве с удачными попытками увидеть глазами героя произведения жизнь животных, растений, даже вещей. Вспомним то счастливое удивление, которое вызывает у нас знаменитый «Холстомер» Л. Толстого, чеховская «Каштанка», «говорящие» вещи X. К. Андерсена... Силою воображения художник приоткрывает для нас дверь в другую, таинственную жизнь.
Эту способность «быть другим» и сами художники иногда отмечают в себе с удивлением. О. Бальзак так писал о ней: «Слушая этих людей... я приобщался к их жизни, ощущал их лохмотья на своей спине и сам шагал в их рваных башмаках; их желания, их потребности — все передавалось моей душе или, вернее, я проникал душою в их душу... Откуда у меня такой дар? Что это — ясновидение? Я никогда не пытался определить источник этой способности, я обладаю ею и применяю её — вот и всё...»
Никогда не пытался определить... А если все-таки попытаться? Если задуматься, откуда у человека берется этот волшебный дар — способность видеть мир глазами другого, понимать его, угадывать его внутреннее состояние, сокровенные желания, предвидеть характерные черты поведения? Нужно ли говорить, что такая способность необходима не только в художественном творчестве, но и во всей нашей жизни?
Что же касается искусства, то мы должны не только понять другого, увидеть мир его глазами, но и воплотить это наше видение в сценической, литературной, пластической форме. И если далеко не все мы умеем встать на точку зрения другого, то уж создавать образ другого практически не приходится никому, кроме работников искусства. Никому — из взрослых людей. Но стоит нам вернуться в мир собственного детства, и каждый вспомнит: было такое время, когда он редкий день не воображал себя кем-то другим. Ведь детство не обходится без игры, в которой ребенок охотно берет на себя определенную роль: мамы или дочки, врача или больного, волка или зайца. А приняв роль, надо ее «вести» — вообразить, что сделает и скажет в такой-то ситуации мама или доктор, двигаться так, как двигались бы они, даже говорить голосом маминым или «докторским». И любое отклонение от логики и правды роли, возврат к твоему собственному привычному поведению воспринимается партнерами по игре как ее разрушение.
...Играли в «дочки-матери». Пока чай с вареньем пили понарошку — все было хорошо. «Мама» кормила «дочку» из игрушечного блюдечка, строго выговаривала ей за плохое поведение за столом, «дочка» старательно не слушалась, и т. д. Но вот появляется настоящее варенье, «мама» накладывает его в те же игрушечные блюдечки, но, забыв вдруг про «дочку», начинает есть сама. И тотчас раздается «дочкино» возмущенное: «Я так не играю! Такие мамы не бывают, чтобы вперед детей варенье ели!»
Игра прихотлива и требовательна. Сегодня ребенок зайчик, а значит — боится, убегает, прячется. Завтра — волк: нападает, рычит, преследует. Сейчас ему досталась роль доброго и трудолюбивого, а потом он должен превратиться в ленивого или злого. Сколько таких переходов от себя к другому совершается в детстве!
В них-то и раждается — маленькая поначалу — способность «бывать другим», строить в воображении поведение, отличное от собственного, и выражать его нехитрыми игровыми средствами.
На более раннем этапе развития игры ребенка предмет, с которым он играл, мог становиться всем, чем угодно: палка — лошадью, кубик — хлебом, башмак — автомобилем, лишь бы было какое-нибудь сходство по цвету, форме, функции и т. п. А позже, когда игра становится ролевой, сам ребенок учится делаться «всеми» и «всем». Тут-то и возникает, пусть пока в самом неразвитом виде, способность к перевоплощению, и этот зародыш надо охранять и растить, если мы хотим развить у ребенка художественное воображение.
Значит, нужно, во-первых, стремиться к тому, чтобы ребенок как можно больше играл в ролевые игры. И во-вторых, сохранять и закреплять родившиеся в этих играх качества творческого воображения и помогать их дальнейшему развитию.
Начнем с того, что будет по силам и взрослому, и ребенку, — постараемся взглянуть на один и тот же предмет глазами человека, находящегося в разных эмоциональных состояниях.
Возьмем, например, яблоко и попытаемся описать его сначала с точки зрения заболевающего человека, а затем — с точки зрения выздоравливающего. Или попробуем взглянуть на одну и ту же горбушку черного хлеба глазами проголодавшегося, только что вернувшегося с холода домой человека, а потом — глазами того, кто недавно пообедал, да еще попил чаю с тортом...
Каждый из нас бывал, разумеется, и больным, и выздоравливающим, и сытым, и голодным. Но то, что в зависимости от состояния можно одно и то же. видеть по-разному, выделять в предмете различные его стороны и качества,— это будет для ребенка настоящим открытием! И уже это открытие — важный шаг на пути развития способности к перевоплощению. Ведь оно потребует от ребенка внимания к внутреннему миру, точнее — к взаимодействию внешнего мира и мира внутреннего.
...Яблоко было довольно крупное, блестящее, яркое, чуть вытянутой формы, почти все красное, с невольной желтизной. С одного бока — «большая вмятина, на другой стороне — три темных точки. Таким могут видеть его все участники занятий. А каким оно предстает в их этюдах? Вот два из них, выполненные одним и тем же автором.
Яблоко глазами заболевающего.
(Из больничного окна.)
Яблоко красное, яблоко на пир.
В яблочной кожурке отражен мир.
С небом и землею, с облаками,
С буйными ветрами и дождями.
И свежая, чистая, как слеза,
Скользит по шкурке капелька.
Прошла гроза.
Яблоко глазами выздоравливающего.
Во рту не будет больше вкуса лекарств и не больно будет глотать. Интересно, какой будет во рту вкус, если съесть то яблоко, что лежит на подоконнике?
На первый взгляд впечатление об этих этюдных работах, скорее всего, благоприятное: автор выходит за рамки заданного (яблоко переносится в другую обстановку — в больничный сад, на подоконник); есть и попытка передать состояние выздоравливающего человека (во втором этюде); наконец, стихотворная форма, добровольно выбранная автором, должна придать первому этюду особую выразительность. Но справился ли автор на самом деле с поставленной задачей? Увидел ли он яблоко — вполне конкретное — глазами человека, находящегося в разных состояниях?
Если мы еще раз внимательно вчитаемся в текст, то должны будем ответить отрицательно.
Таким, как в первом этюде, яблоко может представиться и заболевающему, и здоровому, и выздоравливающему (даже скорее всего — последнему!). Во втором этюде автор вообще не делает попытки «увидеть» яблоко, о котором пишет. Все это показывает, что переход на другую точку зрения сопряжен для автора с определенными трудностями, что необходимые для этого качества воображения развиты у него недостаточно.
В других случаях подобные трудности выражались в полной произвольности описания: так, наше яблоко становилось «кособоким», «гнилым» и даже... «зеленым».
Но вот работы, в которых автор при описании яблока сумел «перевоплотиться». И в заболевающего человека: «...Противное, теплое, гладкое. Три черных крапинки на нем, как оспа. Исцарапанное, побитое. Само — ужасно красное, но какие-то серые тени падают от него. Они режут глаза. От него сладко пахнет, у меня возникает чувство, что я переела конфет...» И в выздоравливающего: «Как здорово оно пахнет! Какое оно холодное, твердое! Бели
его надкусить, то оно захрустит и из него так и брызнет сок. Надо же — почти не побитое, хотя уже весна. И хотя оно красновато-коричневое, напоминает оно весеннюю траву и одуванчики... И вовсю жужжат пчелы... В нем так крепко сидит ножка, и оно так крепко обтянуто блестящей кожицей, что смотреть на него весело».
Чем примечательны эти этюды? Наше яблоко а них вполне узнаваемо, хотя описание выражает диаметрально противоположную его оценку. Передавая разные эмоциональные состояния, автор как бы «вычерпывает» из одного и того же предмета разные его характеристики, но ни в чем не допускает произвола. Так, один и тот же красный цвет в одном случае кажется «ужасным», в другом — напоминает о весеннем пробуждении природы; небольшая вмятина то предстает как дефект («исцарапанное, побитое»), то как признак особой стойкости («почти не побитое, хотя уже весна»).
Приведенные выше этюды принадлежат старшеклассникам, но и младшие дети могут на определенном уровне справляться с аналогичными заданиями. А после этого им будет проще сделать следующий шаг — попытаться взглянуть на мир глазами кого-то, кто ничуть на тебя не похож, кто не может жить, думать, чувствовать так, как ты.
Начнем с понятной и близкой детям игровой ситуации. Предложим им, например, сыграть в «крокодила и обезьяну»; а когда игра начнется, будем комментировать диалоги играющих, постепенно вводя те требования, которые направят воображение детей по нужному руслу.
Вот, допустим, крокодил и обезьяна завели такой разговор: «Как тебя зовут?» — «Обезьяна. А тебя?» — «А меня — крокодил. Давай дружить?» — «Давай. Ты любишь играть в футбол?» И т. д. В таком разговоре пока нет ничего «обезьяньего» и «крокодильего», а значит, нет и попытки встать на точку зрения героев. Это легко поймут и сами дети (особенно — не участники игры, а зрители), если им задать простой вопрос: «Наши герои разговаривают так, как разговаривали бы звери, или так, как обычно разговаривают дети?» И тут мы высказываем первое требование: не забывать, кто такие — герои нашей игры. Подумать, о чем они скорее всего могли бы завести разговор. И диалог сразу перестраивается. Теперь он звучит примерно так: «Где ты живешь?» — «В реке. А ты?» — «Я в гнезде, на дереве.
А ты что ешь?» — «Всяких зверей. А ты?» — «Я люблю бананы и фрукты всякие. А почему ты зеленый?» — «Потому что меня так труднее заметить в траве. А почему ты коричневая?» И т. д.
Здесь уже видна попытка представить себе образ жизни героев, их внешность, но дети пока обмениваются знаниями о своих героях, не пытаясь «стать ими», взглянуть на мир их глазами.
Обострим сюжет игры. Пусть обезьяна и крокодил не просто мирно беседуют (дети легко согласятся, что они скорее враги, чем друзья), а находятся в гораздо более сложных отношениях: например, крокодил задумал съесть обезьяну, заманивает ее в ловушку, а она понимает его хитрости. При этих условиях характер диалога опять меняется: «Скажи; пожалуйста, у тебя банан сейчас не упал? А то что-то гнутенькое лежит...» — «Нет, крокодил, не упал». — «Слушай, иди сюда, поивраем!» — «У меня тут, наверху, дел много...» — «Мне, что ли, полезть к тебе? Я бы тебе помог. А то лежу да лежу в воде целый день. Совсем не работаю».— «Нет, ты работаешь: ты за мной охотишься!»— «Ну, погоди, обезьяна! Я тебя еще встречу на водопое!»
Здесь уже обезьяна стала умной и осторожной обезьяной, а крокодил — коварным и злым крокодилом. Дети оказались способны не только к переходу на точку зрения героев, но и к выражению в репликах их характеров и отношений.
Придумать сюжеты и персонажей для подобных игр нетрудно. Труднее комментировать игру, помогая вести ее так, чтобы ребенок все глубже постигал внутреннюю жизнь того, кем он себя воображает, и чтобы у него накапливались средства для выражения этой внутренней жизни. Поэтому полезно обсуждать все находки детей — будь то интересная черта действительности, которая важна с точки зрения изображаемого персонажа, или точное, характерное слово, а также интонация, ритм, пластика движений, выражающая характер героя. Этот тщательный контроль за качеством исполнения роли и отличает наши занятия от обычных игр.
Когда ребенок поймет требование добиваться характерности и выразительности, научится достаточно легко вести диалог с позиций разных действующих лиц, можно перейти к индивидуальному сочинению этюдов.
Предложим детям описать аквариум с точки зрения его владельца, а потом — с точки зрения рыбки, которая в нем плавает, и хозяйского кота. Или — увидеть какой-нибудь предмет, например , глазами птицы, собаки, совсем маленького ребенка... Запишем рассказы детей и обсудим, удалась ли попытка представить себя тем «другим», от лица которого ведется рассказ. Подходящие ли отобраны детали, характеризуют ли они героя? Выразительны ли слова? Выдерживается ли точка зрения героя в течение всего рассказа, или временами наш автор начинает говорить собственным голосом и видеть мир по-своему, а не таким, каким увидела бы его птица, случайно залетевшая в комнату; или совсем еще несмышленый малыш?
До сих пор мы говорили о том, как представить мир другого в литературном этюде и в ролевой игре, которая переходит в простейшие формы сценического творчества. А можно ли решать подобные задачи средствами искусства изобразительного?
...Несколько детей семи-восьми лет рассказывали наперебой о животных, которых они любят, чьи повадки и характер им знакомы. Кто-то, увлекшись, рассказал и о том, что... приснилось его любимому коту. И родилось необычное задание: нарисуй, что видит во сне кот или петух, рыбка или заяц... Покажи, что любит или, напротив, чего боится животное, которое вызывает у тебя интерес.
Здесь проникновение ребенка в мир другого существа выражается особыми средствами, свойственными именно художественно-изобразительной деятельности. Многие дети скажут, например, что зайцу снится вкусная морковка или капуста, но как по-разному можно изобразить это! Например, один ребенок нарисует в меру своего умения спящего под кустом зайца, а над его головой, в стандартном «облачке», морковка - тоже обыкновенная, увиденная отнюдь не глазами размечтавшегося зайчишки. А вот совсем другой рисунок: огромный кочан капусты, размером и цветом подобный соседнему холмику, и реющая в пространстве непомерной величины морковка, такого же цвета, как солнце и как яркий флажок, почему-то водруженный на дереве. Это уже, действительно, мир заячьей мечты! А что снится воинственному петуху? Может, достойный соперник, который сверкает опереньем на фоне голубого неба! А каким приснится кошке пес, который гоняет ее по двору? Едва ли таким облезлым, забавным и в общем-то небольшим, каким видит его сам рисующий мальчик. Скорее — огромным, заслоняющим своим грозным силуэтом весь двор с играющими детьми и неосторожными голубями, за которыми можно было бы хорошо поохотиться!
Конечно, содержание этого задания, при всей его привлекательности для детей, при всей пользе, которую оно может им принести, довольно далеко от того, чем обычно занимаются художники. Может вообще показаться, что дар перевоплощения, необходимость которого очевидна в творчестве актера и писателя, не так уж и нужен в искусстве изобразительном (исключая книжную иллюстрацию или работу театрального-декоратора). Но это далеко не так.
Не будем забывать, что способность видеть мир глазами другого — это в то же время способность соприкоснуться с его духовным миром, понять и почувствовать его внутреннюю жизнь, его человеческую индивидуальность. А понять внутренний мир другого — это значит и в себе самом найти что-то родственное ему, чего, может быть, раньше и не ощущал в себе. При этом другой человек сохранит, конечно, свою неповторимую индивидуальность, он останется для нас другим, но не чужим.
Без всего этого невозможно, например, портретное искусство. М. Сарьян так говорил об изображении человека: «Ты должен раскрыть его для себя и суметь увидеть в нем и себя, свое отношение к нему». И дальше: «Закон» этот остается в силе и в том случае, если пишешь, скажем, Масис (гора Арарат), развалины Зварт-ноца (древний храм в Армении)... или любой другой пейзаж». Без этого, по мысли Сарьяна, как и многих мастеров искусства всех времен, «не создается ни один художественный образ».
Свойственное художественно развитому человеку отношение «родственности» и понимания не ограничивается другими людьми, но распространяется на весь мир — на природу, на произведения человеческой культуры. Во всем он находит себя, все находит в себе... Здесь мы касаемся глубинного пласта художественной одаренности человека — эстетического отношения к действительности. Но эта тема требует особого разговора.
А. Мелик-Пашаев
3. Новлянская
После этой статьи часто читают:
Просмотрено: 5722 раз