
«Портрет сына, Арсения Тропинина»
Василий Андреевич Тропинин (1776— 1857) сполна отведал крепостного житья — сорок семь лет из восьмидесяти одного года жизни. Он и воспитывался, и сформировался крепостным, да и на живописи его крепостная выучка, то есть отсутствие всякой правильной школы, тоже оставила неизгладимые следы. И все-таки назвать его крепостным художником невозможно. Конечно, это только ощущение, которое трудно объяснить и обосновать, но если мы говорим об искусстве, ощущения тоже имеют свою цену... Была у Тропинина особая свобода, особое изящество и легкость письма, которой не знали крепостные живописцы, даже самые даровитые из них. И только медленность, с которой созревал талант Тропинина, и роковая робость, которой отмечены его первые шаги на поприще живописца, напоминают нам о проклятье, тяготевшем над его жизнью...
Сын крепостного, он начал рисовать будучи учеником новгородской народной школы. «Не имея никаких руководств,— рассказывал биограф Тропинина А. Н. Рамазанов, — он доставал у школьных товарищей кое-какие лубочные картинки и с них копировал самоучкой». Позднее, учась в Петербурге ремеслу кондитера, он бегал тайком к соседу-художнику — смотрел, как тот рисовал.
В самом конце XVIII века Тропинин недолго проучился в Академии художеств, там его наставником был живописец Щукин. Этого, разумеется, было слишком мало, чтобы огромный, но неоформленный талант юноши получил отделку и верное направление. А главное — этого было мало, чтобы поселить у него необходимую художнику уверенность в себе. И сегодня, глядя на картины молодого Тропинина, мы как бы становимся свидетелями мучительной драмы сомнений и бесплодных порывов: Тропинин понимал и чувствовал несравнимо больше, чем был в состоянии выразить, замыслы его были стройными и глубокими, а исполнение, — бледным и несамостоятельным. Образцом для молодого Тропинина служил Грез, и он без устали повторял его основные мотивы, писал томных юношей и жеманных девушек.
И все-таки такой очевидной талантливостью веяло даже от этих слабых картин и столько преданности искусству обнаруживал сам Тропинин, что постепенно слухи о нем начали распространяться в обществе обеих столиц, и все чаще барину Тропинина, графу Моркову, приходилось выслушивать упреки в том, что он держит в неволе такого самородка. Однако далеко не сразу, только в 1823 году Морков решился дать вольную Тропинииу, но сравнительно сносные условия для работы он все-таки создал ему: освободил от наказаний и позволил заниматься исключительно живописью. Тропинин сделался домашним портретистом графской семьи; писал он и портреты знакомых графа, среди которых встречались люди замечательные: известно, что во время сеансов Тропинин подолгу беседовал с писателем и-историком Карамзиным, поэтом Дмитриевым, донским атаманом Платовым и даже с одним из высших сановников империи Сперанским. Естественно, эти разговоры давали его живому и пытливому уму обильную пищу.
Превращение крепостного самоучки в большого художника наступило внезапно, вдруг, так, словно оказался преодоленным какой-то критический порог и хлынули волны великолепной живописи, которых уже не могли остановить никакие неблагоприятные обстоятельства.
Это произошло в середине 1810-х годов. Тропинин был примерно сорокалетним. С автопортрета того времени смотрит на нас массивный человек (он был наделен чрезвычайной физической силой) с крупными чертами лица, проницательными глазами, резкой складкой сжатого рта. Значительность личности, осанка, полная бессознательного благородства, и какое-то, тоже едва ли сознательное, выражение торжества на некрасивом лице прежде всего останавливают наше внимание на тропининском автопортрете... «Будучи необыкновенно кроткого нрава, — писал о Тропинине тот же Рамазанов, — он вместе с тем обладал сильным характером... Все обидное переносил он с высоким терпением и посреди художественных занятий совершенно забывал все окружающее его неприятное и трудился до упаду; случалось, где он работал, там и засыпал»»
Ему приходилось работать в разных жанрах, но сильнее всего он был в портрете, да и любил портрет больше всего. За те двадцать лет, что длился расцвет его мастерства (до середины 1830-х годов), Тропинин создал портретную галерею своих современников, в значительной мере определяющую теперь наше представление о людях пушкинской России. Ему позировал Пушкин, живший после ссылки в Москве. Позировал художник Брюллов, знакомство с которым он считал эпохой в своей жизни. Позировали танцовщицы и музыканты, дети и светские женщины. Склад души и ума Тропинина обусловил глубоко частный, интимный и непринужденный способ истолкования модели. Тропинин избегал идеализации, однако никогда его зоркий глаз не бывал разоблачительным и беспощадным. Художник ясно видел людей, но не хотел становиться судьей; присущие ему душевность и теплота всегда создавали преобладающее настроение портрета.
«Портрет сына, Арсения Тропинина», хранящийся теперь в Государственной Третьяковской галерее, художник написал на заре своего мастерства, в 1818 году. Он и раньше писал детей, но впервые в портрете сына достиг свободы и абсолютной естественности письма. Тропинин написал прелестного мальчика, выражение глаз которого передает удивление, и ожидание, и тихий восторг, и отроческую пытливость. Рассеянный золотистый свет господствует на портрете, окружая голову мальчика сияющим ореолом. Безошибочно найденное равновесие идеальности и достоверности лежит в основе этого замечательного портрета. Гордость отца и радость художника, свободно владеющего мастерством, образуют его психологический фон. Уже не слащавость, как бывало, а теплая сердечность, не Грез, а, скорее, Рафаэль определяют эмоциональную сторону портрета. Недаром исследователи отмечают, что именно тогда Тропинин впервые овладел искусством итальянского сфумато — прозрачной и неуловимой дымки совершенства, окутывающей фигуры и лица на полотнах художников Высокого Возрождения...
Тропинин продолжал работать до самого конца жизни, но в старости мастерство его ослабело, преодоленный гениальностью недостаток школы сказался опять. Видимо, понимая, как важно художнику смолоду овладеть законами мастерства, Тропинин в старости не жалел ни времени, ни сил, чтобы помочь начинающим художникам. С 1833 года, когда открылся в Москве Художественный класс (ставший позднее прославленным Училищем живописи, ваяния и зодчества), Тропинин принимал самое близкое и совершенно бескорыстное участие в его работе. Вот как вспоминал Тропинина-педагога один из его учеников, Тучнин: «Какой прекрасный человек, отец милосердный к ученикам, портретист великий, натуралист неподражаемый, авторитет, всеми любимый. Мы приходили к нему, он нас, учеников, принимал как отец принимал детей, приехавших из учебного заведения на вакацию, радушно, ясно мы видели, что он ученика почитал за будущего художника действователя. Показывал с любовью к ученику свои работы и после приходил в класс и подходил к ученической работе, как знакомый, с теплым словом о живописи его». Василий Андреевич Тропинин часто приходил и говорил на ученическую работу ученику: хорошо, хорошо у вас в особенности вот это место, и укажет где, — а потом ласковым голосом скажет: а вот тут поправьте немножко, вот таким колером, — и показывал на палитре колера — иногда брал у ученика кисточку, велит держать палитру и составляет колер и тронет работу, говоря: вот так продолжайте; в другой раз приду — у вас лучше будет; вот тут это поправьте и вот это поотчетливее, а выходит у вас хорошо», то скажет: начните теперь новое, а то пригляделось вам, но вышла хорошенькая вещь... Все места Похвалит, все места велит поправить и окончательно скажет лекцию о живописи. Его приятную краткую авторитетную речь мы любили, а по уходе его... охотно стараемся к его второму приходу получше написать».
После этой статьи часто читают:
Просмотрено: 10885 раз